Таня и Тамара только что вернулись с двумя ранеными и отдыхали под кустом орешника. Лица их были красные, опаленные зноем, с пятнами пыли и грязи вокруг усталых, запавших глаз. У обеих девушек торчало за поясами по две гранаты «на всякий случай», как сказал им старшина Коробко.
Повозка, ушедшая с первой партией раненых в санроту, еще не вернулась, и Нина Метелина начала волноваться.
— Неужели что случилось? Попали под обстрел? — беспокойно спрашивала она, поглядывая на белеющую внизу, между кустами, дорогу.
Похудевшее, как бы увядшее лицо Нины выражало спокойную непреклонность. Даже когда снаряд проносился особенно низко, выражение это не менялось; ни один мускул не вздрагивал на ее миловидном лице. И у Тани, старавшейся походить во всем на Нину, было такое же решительное, непреклонное выражение…
Таня в эту короткую минуту думала о Саше Мелентьеве и хотела бы знать, что с ним. Раненые ей говорили, что на КП батальона творилось что-то ужасное, что туда уже два раза прорывались «тигры» и «пантеры» и автоматный взвод отбивался от них гранатами. Как ей хотелось повидать Сашу в эту тяжелую минуту, быть рядом с ним! Но разве это возможно? Вот если только ранят его, она сама поползет к нему в самый огонь и вынесет его на своих плечах. Она докажет, на что способна. Но что она думает, дура этакая! Как это можно хотеть, чтобы ранили Сашу! Она совсем обезумела.
А как они хорошо разговаривали вчера, когда Саша по какому-то делу пришел в хозвзвод. Они впервые говорили так много о книгах, о любимых писателях, о встрече после войны, о своих неосуществленных мечтах, которые обязательно осуществятся, когда наступит мир…
Саша очень хорошо читал стихи Маяковского, Некрасова «Внимая ужасам войны» и как-то особенно тепло смотрел на нее. Они совсем забыли, что не книжная, а самая настоящая война еще продолжалась…
На прощанье Саша незаметно дольше обычного задержал ее руку и против обыкновения назвал ее не «товарищ младший лейтенант», а просто Таней.
— Не едет и не едет двуколка, — прервал размышления Тани голос Нины. — И что это она задержалась? Никогда так не было…
Судя по долетавшим звукам, бой усиливался. На дне овражка хлопнули сразу две мины.
— Говорят, наши уже четвертую атаку отбивают, — сказала Тамара. — Товарищ гвардии лейтенант, разрешите выполнять задание? — обратилась она к Метелиной. — Пошли, Танька!
— Погодите, девушки… Кажется, сейчас утихнет, — остановила их Нина.
— Да, жди… Утихнет… — презрительно усмехнулась Тамара и широким мужским жестом вытерла рукавом толстые, в пыльных подтеках щеки. — Как же! Так немцы из вежливости к нам и перестанут стрелять. Или моего Орхидора послушают!.. Утром сегодня все время приставал: «Тамарочка, будьте ласковы — не лизьте пид мины або снаряды. Пожалуйста, просю вас». — Тамара изменила голос, передразнивая Коробко, хрипло засмеялась. — Не подпускает до передовой, да и только. И чего он так за мою жизнь беспокоится, не понимаю.
Тамара покосилась на Нину, наклонившись к Тане, тихонько добавила:
— Опять вчера коробку пудры прислал!
И прыснула со смеху.
— Сам ездит в военторг и покупает. А тебе Мелентьев ничего не дарит?
Таня вздрогнула, поморщилась:
— Перестань! Ты совсем распустилась.
Она встала, поправила на ремне пистолет, гранаты, взяла плащпалатку с еще не высохшими пятнами крови. На ней так удобно вытаскивать из-под огня раненых.
— Пойдем, Тамара.
— Что ж… Поехали, — сказала Тамара таким тоном, словно речь шла об обычной прогулке.
— Идите, девушки, только поосторожней, — приказала Нина и с особенной озабоченностью взглянула на Таню: как бы ей хотелось совсем не отпускать ее от себя!
Таня и Тамара, продираясь сквозь чащу орешника и пригибаясь, двинулись по лощине вверх, по направлению к ротам: туда, в неглубокую впадинку, сползались легко раненные.
Чем выше они поднимались, тем сильнее становился грохот, тем ближе и чаще рвались снаряды и слышнее подрагивала земля. Теперь уже доносился непрерывный гул танков и звяканье гусениц.
Девушки сначала шли согнувшись, потом, когда кусты раздвинулись и впереди вытянулась голая и задымленная, сужающаяся вдали лощина, они легли и поползли по-пластунски, как их учили. Теперь все опаснее становилось поднимать голову: немцы непрерывно обстреливали лощину.
— Танюха, а тебе нравится Орхидор? — спросила вдруг Тамара, когда девушки, прижавшись к земле, пережидали очередной минный налет.
— Отстань, Тамарка, — с досадой ответила Таня, хотя у нее и начинало щекотать в горле от сдерживаемого смеха. Она представила степенного, хозяйственного, влюбленного в подругу старшину и, не отрывая от горячей земли головы, покосилась на нее насмешливо-сердитым глазом.