Рабочие снимали со станков их дорожную одежду — доски, бережно разбирали липкие от масла детали, сносили в цех. Слышалась команда: «Отпускай! Раз-два — взяли!» Верещали лебедки, позванивали молотки.
Прохор Матвеевич то и дело прибегал из своего столярного, «художественного», как он сам его называл, цеха взглянуть, как шла установка. Мастер токарного цеха, потирая руки, говорил ему:
— Тебе, я вижу, Матвеевич, не терпится… Иди, иди к себе. Никого не пущу. Закрою цех — и никого! А послезавтра открою и скажу: «Пожалуйте на новоселье!»
Прохор Матвеевич шел к себе и, тихо чему-то улыбаясь, принимался за свою резьбу.
Новое, еще не испытанное вдохновение охватывало его.
Вечером, придя домой, старик достал перед ужином из шкафа маленький графин, рюмки и огорошил строгую Анфису неуместным, по ее мнению, предложением:
— Ну-ка, свояченя, давай по маленькой за наших дорогих гостечков…
— За каких еще гостечков? — испуганно вытянула темное, совсем высохшее, похожее на ржаной сухарь лицо Анфиса Михайловна. Ты что, Прохор? Очумел, никак? Сашу, что ли, вздумал рюмкой поминать?
— Давай, давай, — весело и нетерпеливо приказал старик. — Сашу само-собой помянем, а станки… фабрику… безотлагательно. Станки вернулись наши, Михайловна… Мускулы фабрики. Все опять на месте… Все, как было! Чокайся, что ли, станичница.
Анфиса все еще с недоумением глядела на старика и вдруг, охваченная радостью, сиявшей в его глазах, сама не зная почему, взяла рюмку…
Прохор Матвеевич выпил, не поморщившись. Щёки его разгладились и сразу порозовели.
Тетка Анфиса, как собственная тень старика, последовала его примеру.
— Вот так-то! — крякнул Прохор Матвеевич. — Жизнь вернулась к нам, Анфисушка… Поняла? Жизнь… Теперь бы всех опять под крышу, и дело с концом…
Анфиса тихо всхлипнула, закрыла лицо платком.
— Сашеньку… Сашеньку-то не вернешь…
— Ну-ну! — строго покосился на нее Прохор Матвеевич. — Довольно. Хватит…
…В одно из воскресений в половине июня, когда Прохор Матвеевич и все, с кем он встречался, особенно подробно обсуждали успехи Красной Армии и начавшееся вторжение союзных войск во Францию, к нему кто-то постучал.
Анфиса открыла дверь. У порога, стоял худой незнакомый мужчина в черной железнодорожной форме.
— Мне бы Прохора Матвеевича. Разрешите?
— Заходите, — недоверчиво оглядывая незнакомца, пригласила Анфиса.
Мужчина вошел в переднюю, снял фуражку и остановился, переминаясь с ноги на ногу. Прохор Матвеевич с изумлением, все еще не узнавая, смотрел на гостя.
— Забыли? Не припоминаете? — невесело улыбнулся мужчина, и улыбка подчеркнула вдруг его молодость и в то же время странную блеклость его болезненного лица, сильно помятого, видимо, перенесенными невзгодами.
— Товарищ, Якутов? Юра? — удивленно вскрикнул Прохор Матвеевич.
— Да… Бывший жених вашей дочери, если не забыли… — с горечью напомнил Юрий.
— Вот-вот… Вижу, лицо знакомое… Пожалуйте в комнату, — пригласил Прохор Матвеевич.
— Благодарю. Я ненадолго…
Юрий Якутов как будто избегал прямого и приветливого взгляда старика.
— Давно, давно вы к нам не заходили, — сказал Прохор Матвеевич. — В эвакуации, должно быть, находились?
— В эвакуации, — уклончиво ответил Юрий.
— А сейчас где?
— Опять в Управлении…
— Вот и славно. На месте, стало быть, — обрадовался старик. — Изменились вы после того, как бывали у нас. Не узнал бы где-нибудь на улице, ей-право.
По нездоровому лицу Юрия пробежала болезненная судорога.
— Очень много пришлось пережить, сами знаете… Люди долго еще не будут узнавать друг друга. Страшно, страшно все, что мы пережили…
— Да, да, да, — как будто из вежливости соглашался старик. — Мы вспоминали вас после того… Танюша-то, не спросись, не посоветовавшись, уехала на фронт…
Юрий украдкой оглядывал комнату, тянулся взглядом к двери, которая вела когда-то в комнату Тани.
Анфиса беспокойно посматривала на странного, чем-то встревожившего ее гостя.
Расставив колени и сутулясь, Юрий рассказывал:
— Папа, мама и сестра сейчас в Гомеле. Там их фронтовой госпиталь. А я, как видите, один… Квартира сохранилась и некоторые вещи…
Он вдруг встал, смущенно и взволнованно огляделся. На лбу его с глубокими залысинами выше висков заблестел пот. Он вынул не особенно чистый носовой платочек и стал вытирать им лоб.