— Вы меня извините, — заговорил он глухим голосом. — Мне нужен адрес Алексея Прохоровича и Виктора. Я не мог узнать. Мне надо написать им…
Юрий заметно волновался, глаза его все еще не могли остановиться на чем-нибудь надолго.
«Как потрепало человека… А ведь еще молодой парень», — с искренним сожалением думал Прохор Матвеевич. Он отыскал адреса, дал Юрию.
— Вы же знаете, — не утерпел, похвастал старик. — Алексей — уже дивизионный начальник по политической части. А Витенька дважды Герой Советского Союза. Полсотни самолетов сбил.
— Знаю, знаю, как же, — безучастно ответил Юрий.
— Вам, может быть, и дочкин адрес дать? — доверчиво спросил Прохор Матвеевич.
Юрий вспыхнул:
— Да, да… Пожалуйста… Я думал… Я написал Валентине… сестре… Она должна сообщить… Они где-то там, вместе…
«Вот оно что, — подумал старик. — Пришел узнать о Танюше, а спрашивает об Алеше да Викторе!»
— Да, да, все на войне, все… — не без гордости заявил старик. — Вот только Павел совхозом заправляет.
— Извините… Мне надо идти. Благодарю вас, — протянул руку Юрий.
Пожимая ее, Прохор Матвеевич ощутил: рука была холодная и вялая.
— Захаживайте к нам. Может, что нового будет от Тани, — сказал старик.
Когда Юрий ушел, тетка Анфиса сказала:
— Чего он так озирался? Как все едино украл что-нибудь. И этот сватался к Танюшке?.. Ах, боже, мой…
Прохор Матвеевич только недоуменно пожал плечами.
…А через неделю по всему городу загремели радиорепродукторы, возвещая о новом широком наступлении Красной Армии по всем белорусским фронтам.
— Пошли… Опять двинулись, — сияя, сказал Прохор Матвеевич, встретившись утром в цеху с Ларионычем. — Семьсот сорок населенных пунктов освободили, я подсчитал.
В цехах и всюду на улицах за внешней сдержанностью чувствовалось ликование. Ежевечерне Москва сообщала об освобождении новых городов, гремели победные салюты. Приходя домой, Прохор Матвеевич часами простаивал у своей карты с газетой в одной руке и с бумажными флажками в другой. Сосредоточенно посапывая, напряженно всматриваясь сквозь очки, он втыкал флажки в карту с таким видом, словно сам двигал полками, дивизиями, армиями.
Все ближе и ближе к границе надо было передвигать флажки. В некоторых местах они уже перешагнули за жирную красную черту, и Прохор Матвеевич в немом восхищении и изумлении покачивал головой.
Таня получила от Юрия письмо в то время, когда санвзвод, еле поспевая за продвигающимся вперед батальоном Гармаша, задержался на ночь в полуразрушенном селе далеко за Днепром. Письмо привез из медсанбата вечером знакомый санитар. Шла эвакуация раненых, и Таня, усталая, измученная, смогла прочитать его только перед рассветом.
В переполненной спящими санитарами и бойцами хате разносился громкий храп и стоны ожидающих очередного транспорта раненых. Огонь в гильзе коптил, глаза Тани слипались от усталости; все тело словно было наполнено тяжелым песком, и далекий, еле внятный голос Юрия, звучавший из каждого слова письма, казался ей странным, нереальным, точно снился ей.
Так было далеко, малозначительно, не соответствовало ее настроению и всему окружающему все, о чем писал Юрий.
«Дорогая, всегда любимая, — читала Таня расплывающиеся в глазах, написанные какими-то выцветшими чернилами строчки. — Почти три года прошло с тех пор, как мы расстались. За это время много утекло событии, много пережито. Кто из нас был прав, рассудило время. Ты была права по-своему, я — по-своему. Я ни в чем не хочу упрекать тебя. Ты часто говорила о высоком призвании человека, что он должен не только служить и отбывать житейские обязанности, а должен отдавать всего себя высокой цели, хватать с неба звезды… К моему сожалению, я неспособен это делать. Я обыкновенный человек…»
«Как скучно, как тускло все, о чем он пишет, и все о себе, о себе», — устало подумала Таня и продолжала читать письмо, как чью-то бледную, нежизненную повесть:
«…Ты уехала тогда, а я чуть не сошел с ума от страданий. Почему ты так поступила со мной? Ведь я любил тебя и продолжаю любить. Мне тоже пришлось многое пережить. Из-за несчастной случайности я не успел выехать из Ростова при первой эвакуации и чуть не стал жертвой роковой судьбы, чуть не погиб от рук фашистских палачей, как погиб наш начальник дороги. Ты слышала об этом? Я многое передумал, многое понял за это время. Но я не понимаю, почему я не должен думать о своем личном счастье. Я все время не переставал надеяться, что увижу тебя и мы объяснимся… Я писал тебе на прежнюю полевую почту, потом Валентина сообщила, что твой адрес изменился, и я потерял с тобой связь. Теперь я опять в Ростове, зашел к твоему отцу, взял твой адрес. Я чуть не разрыдался, когда увидел старика, увидел ваши комнаты. Мне так и казалось, что ты выйдешь и улыбнешься. Дорогая моя, поверь: как мучительно сознавать, что ты далеко и коварная смерть каждую минуту готова протянуть к тебе свою костлявую руку…»