Когда снова зажгли елку и все закружились вокруг нее, Виктор и Валя неожиданно для себя очутились в углу за елкой, и Виктор не мог после вспомнить, как это произошло: он вдруг увидел близко перед собой вздрагивающие ресницы Вали и поцеловал ее в губы.
Оттолкнув его, Валя убежала к подругам.
Но вот гости стали постепенно расходиться. В горнице все еще висел синий табачный дым, смешанный с запахом обтаявших свечей, когда в доме наступила тишина.
Виктору очень хотелось проводить Валю, несмотря на то, что в этом, казалось, не было надобности: она и Юрий возвращались домой вместе.
— Мы вас проводим — я и Виктор. Хорошо? — смело предложила Таня и лукаво взглянула на брата.
Они шли по устланной мягким снежным ковром улице, среди голубоватого сияния матовых фонарей, осыпаемые роем порхающих снежинок. Легкий мороз пощипывал их разгоряченные лица.
Желая выиграть время, чтобы не прийти к дому Якутовых вместе с Таней и Юрием, Виктор увлек Валю далеко вперед.
Он бережно поддерживал ее под локоть, а она намеренно скользила по утоптанному снегу своими резиновыми ботиками, опираясь на Виктора всем телом, и смеялась. Валя казалась ему прекрасной. Снежинки сверкали на ее пуховой шапочке, на ресницах, на розовых, как у куклы, щеках. Они болтали безумолку и не заметили, как подошли к дому.
— Как хорошо, что мы опять встретились, — сказал Виктор.
— И это совсем не то, что было тогда, в школе… Помнишь? — переходя вдруг на «ты», спросила Валя. — Школу, где мы учились, еще не забыл? Советую тебе заглянуть в нее хотя бы для того, чтобы вспомнить, как ты один раз больно дернул меня за косу…
— Неужели? — ужаснулся Виктор. — Не может быть!
«Неужели это она, та самая, которая станет для меня такой же близкой, как Кето для Алексея?»— подумал он.
Валя стояла на ступеньках, чуть повыше его. Увидав на ее ботиках налипший мокрый снег, Виктор подумал: «У нее могут озябнуть ноги».
И ему захотелось прикрыть их своей шинелью.
В комнате Тани стояли ее кровать, маленький столик с овальным зеркальцем и фарфоровыми безделушками, детское кресло, в котором теперь сидела наряженная в шелковое платье кукла с прозрачными стеклянными глазами.
На письменном столе лежали толстый, как кирпич, «Курс нормальной анатомии» и учебник хирургии. Отдельной горкой возвышались книги-любимицы, их Таня перечитывала помногу раз: «Овод», «Как закалялась сталь», «Том Сойер». Любовь к ним не проходила, а приобретала особенный, полный какой-то невыразимой прелести смысл. Но рядом с ними уже лежали выделенные в особую аккуратную стопку «Анна Каренина», «Мадам Бовари», тургеневская «Первая любовь». К ним уже тянулась Таня, ища ответов на волновавшие ее вопросы, чувства.
Словно два мира раскрывались перед Таней — мир медицинских знаний, где все было разложено по полочкам и человек рисовался в виде обнаженной сложной машины с многочисленными колесиками и винтиками, которые следовало изучить, чтобы потом, будучи врачом, — предохранять его от губительного влияния всяких болезней, — в этом мире все было ясно и выверено — от сердечных мышц и мозговых полушарий до тончайших нервных нитей.
Это был мир будущей профессии, суровый, еще не изведанный до конца и все более ее увлекавший. Таня входила в него, жадно поглощая, зазубривая тысячи анатомических терминов, ломая язык всякими «venae jugulares» и «arteriae carotides».
Но у Тани был и другой мир, играющий всеми земными цветами и красками, — мир радостей и печалей, смутных надежд и разочарований, предчувствия любви и тайных мечтаний.
Приятно было отложить учебники, забыв на время об анатомии и фармакологии, и надев любимое платье и праздничные туфли, чуть-чуть припудрив нос, бежать вместе с подругами в студенческий клуб на танцы, на новый фильм или спектакли. Потом возвращаться домой в звонкоголосой компании студентов, незаметно отделиться от нее, идти под руку с тем, кто не раз своим застенчивым и в то же время зовущим взглядом перехватывал ее взгляд, робко ронял первое ласковое слово, — идти и слушать его вздохи. И когда, ободренный ее вниманием, он, прощаясь, дольше обычного задержал ее руку, отдернуть ее с обиженным видом, скрыться за дверью, хлопнув ею перед самым носом огорошенного вздыхателя.
Счастливая, бездумная пора! Чистота и ясность дремлющей, незамутненной страстями души, ежеминутно готовый запить родник безудержного веселья, первое пробуждение еще незнаемых чувств.
С жадностью прочитывала Таня книги, в которых герои, жертвуя собой, бросались в бой за справедливость. Смотрела фильмы, изображающие военные подвиги, и мысленно ставила себя на место героев.