Между тем граф писал ей, что по поручению короля отправляется в Швецию и вернётся не ранее как через четыре или пять месяцев. И писал он это накануне своего отъезда…
После этого письма прошло месяца два. Елена уже окончательно возненавидела свекровь, возненавидела всем существом своим. Да и не одна свекровь стала ей ненавистной, ей теперь представлялся отвратительным весь этот старый замок с его давящим однообразием, с его почтительной и преданной прислугой, с его животными и птицами. Она чувствовала, что если останется здесь долее, то уже не выдержит, что не сегодня, так завтра всё это кончится резким и грубым разрывом со старухой. Притом же она чувствовала себя действительно больною.
Она объявила старой графине, что больна и должна немедленно поехать в Берлин.
Старушка перепугалась и предлагала выписать каких угодно докторов. Поездку же Елены в Берлин она считала невозможной, так как не могла сопровождать её, не могла оставить мужа.
Но Елена настояла на своём и к великому неудовольствию свекрови уехала в Берлин… Доктора должны были сознаться, что ошиблись: деревня не поправила здоровья молодой графини, а даже, видимо, ухудшила. Три месяца Елена провела почти в полном уединении, никого не посещая и редко кого принимая.
Наконец граф вернулся из Швеции, очень недовольный, хотя, видимо, и спокойный. По обыкновению он сосредоточенно выслушал заключение королевского лейб-медика, состоявшее в следующем:
«Здешний климат вреден для графини, лечить её нечего, ей нужно как можно больше впечатлений. Если она не поправилась в деревенском уединении, то должна поправиться на юге».
Граф думал три дня. Ведь, однако, она жена его, ведь, однако, он непременно должен иметь сына и наследника. К тому же он всё ещё, уже почти с болезненным упрямством, не хотел признаться в своей ошибке и упасть в собственных глазах.
Он взял дипломатическое поручение в Вену, а затем в Италию, и уехал с женою.
X
Предсказание лейб-медика на этот раз оправдалось. Здоровая природа Елены, её молодость одержали победу над нервной слабостью, над тяжёлыми следами долгой тоски, раздражения и недовольства жизнью. Прекрасный климат, разнообразие новых впечатлений заставили молодую графиню встрепенуться. Она инстинктивно любила жизнь, хотела жить и жадно ловила все живые впечатления, усиленно наслаждалась ими, страстно ими проникалась. Ей нужно было теперь только одно: чтобы муж оставлял её в покое, не отравлял её своей близостью, своим присутствием, своим холодным вниманием. Она почти достигла этого. Граф был всецело поглощён поручениями короля, сложными и серьёзными. В нём сильнее чем когда-либо говорила дипломатическая струнка, патриотизм и, наконец, самолюбие. Если даже и совершена ошибка, то ведь тем более он должен доказать королю, что может служить его целям с пользою, что вполне достоин доверия своего монарха.
Ему некогда было заниматься женою, и к тому же он был чересчур недоволен ею, чувствовал себя оскорблённым. Он признавал её неблагодарной.
«Das ist eine verdorbene Natur! — говорил он себе. — Это пустоцвет! Она многому училась, она и теперь много читает, она все умеет, но образование не принесло ей никакой пользы, она пуста. Ведь вот, она уже не ребёнок — ей исполнилось двадцать лет. Болезнь дай-то Бог, чтобы это была только болезнь, — от болезни она скоро избавится, она снова расцветёт».
«Буду ждать, буду терпеливо ждать…» — кончал он свои мысли и поспешно отгонял их от себя, так как они невольно его раздражали. Он старался забыть и жену, и всю тревогу, которую она в нём поднимала. Эта тревога так не согласовалась с его характером, так портила ему жизнь, мешала ему всецело отдаваться тому, что он считал своим призванием. Упрямым усилием воли отогнав от себя наплывавший туман, забыв жену, он предавался своему делу. Он изучал тяжело и медленно, с большим трудом, но всё же основательно и добросовестно все тонкости политики европейских держав, все интриги дворов. Король был доволен его деятельностью, а ведь только это ему и было нужно.
Между тем Елена блистала в венском обществе.
Она вошла в моду, и хотя, конечно, не могла не возбуждать во многих к себе зависти и недружелюбия, но всё же это было не то, что при дворе Фридриха. Здесь она была гостья — сегодня она здесь, а завтра умчится далеко. Венские дамы находили, что против её, хотя и чересчур ярких и обидных для них, но всё-таки временных успехов нечего принимать крутые меры.