— А некоторые бавары и алеманы надеются на сына Крута от моей кузины Герды, что прячется где-то в Италии, — пожаловался герцог Баварии Агилольф.
— Вот видишь, Амальгар, — сказал Редвальд, — как много у меня проблем в собственном доме. Не время тратить свои лучшие силы на продолжение бесплодной войны. Но ты не думай, я не оставлю тебя на милость Норн. Ты все еще король франков, всех, кто хранит веру в старых богов. В Турне ты можешь устроить свою столицу и...
— Как подручный король, да? — перебил его Амальгар, — как очередной князек из этих, — он махнул рукой в сторону недовольно заворчавших военачальников, — из тех, кто виляет хвостом и просит подачек из твоей руки? Не надейся, я не стану игрушкой в твоих руках. Или я стану королем франков, — и не только тех, кто остался в Токсандрии — или наши пути здесь расходятся!
— Как бы тебе не потерять и того, что есть, — повысил голос и Редвальд, — или ты забыл, кто дал тебе корону?
— Можешь забирать ее себе, — бросил Амальгар, срывая с головы корону и швыряя ее на стол, — мне не нужны подачки от того, кто не держит свое слово.
С этими словами он почти выбежал из зала.
— Поместить его под стражу, Государь? — поинтересовался Ростислав.
— Не стоит, — покривил губы Редвальд, — в таком состоянии он свернет шею и без нашей помощи. Пусть катится хоть в пещеру к Локи — у меня уже есть кем его заменить.
Несколько дней спустя Амальгар, верхом на могучем жеребце фризской породы, скакал сквозь Аргонский лес — со скрамасаксом на бедре, луком и колчаном стрел за спиной, с куском вяленого мяса и флягой с вином в седельной сумке. Тонкие губы молодого человека были плотно сжаты, в глазах светилась упрямая решимость человека, пожелавшего самому взять судьбу в свои руки.
Эти места были ему хорошо знакомы — во многом благодаря матери, что пользовалась немалым почтением у здешних крестьян. И не только крестьян — иные графы также нет-нет, да и помогали бастарду Хильперика. Они может, и поддержали бы его претензии на трон, если бы не язычество Амальгара и его матери. Однако сейчас, когда Фредегунда мертва, а главная надежда молодого короля на возвращение престола потеряна, король уже не считал себя чем-либо связанным в вопросах веры. Не Один и не Христос сейчас решают, кто будет править королевством франком — его судьба могла оказаться на острие одной стрелы из колчана Амальгара.
Он уже шел этой дорогой — далеко на запад, давно разведанными лесными тропами, по которым он часто ходил вместе с матерью. Именно Фредегунда, гадая на рунах, на токе жертвенной крови и внутренностях животных, на пении птиц и положении звезд, выявила день, когда им могла благоприятствовать удача. Она сопровождала сына и подбадривала его тогда, на Реймской горе, когда Амальгар, за годы жизни в лесу обучившийся отменно стрелять из лука, натягивал тетиву. Кровь Хильперика, убитого Хлодомиром взывала к отмщению, — и рука Амальгара не дрогнула, когда он пустил ту роковую стрелу в переносицу дяде. До самой смерти Сигизмунд так и не узнал, кому он был обязан той победой, но его судьба Амальгара и не волновала — после долгих молений в ночной чаще боги открыли Фредегунде, что второй дядя Амальгара ненадолго переживет своего брата.
Минувшей ночью мертвая мать явилась к Амальгару во сне — и тот проснулся весь в холодном поту, лихорадочно повторяя последнее пророчество Фредегунды.
«Вторая стрела». «Последняя стрела»
Да, вторая стрела, что убьет Лупа, станет и последней — в том смысле, что уберет единственную преграду, что стоит между Амальгаром и троном франков. Страна вновь окажется без короля — до тех пор пока из лесу не явится истинный владыка, настоящий Меровинг по крови — и не возьмет власть в свои руки. Мечты об этом гнали Амальгара все дальше на запад — до тех пор, пока, на третий день пути, он не услышал далеко в чаще лай собак, крики егерей и азартные понукания всадников, с шумом проламывающихся сквозь лес, догоняя испуганно разбегающихся лисиц и косулей. Амальгар, привязав коня в укромном овраге, под небольшим холмом, дальше пошел пешком, осторожно пробираясь по известным лишь ему одному лесным тропкам. Вскоре он вышел к большой поляне, на которой паслись лошади, горели костры, с жарящейся на них дичью, и стояло с пару десятков шатров. Над самым большим из них реяло золотое знамя с тремя черными волками, дерущимися между собой.