Когда я наткнулась на них, у меня внутри все перевернулось.
Мои фотографии.
Фотографии, которые он сделал, когда у него была я.
Восемь лет назад мне было шестнадцать. Я была молода, непобедима, бесстрашна. Я не обращала внимания на предупреждения матери о том, что по ночам я не должна гулять одна, о системе друзей (прим.пер.: «Система дружеской взаимопомощи» основывается на следующем принципе: «Поделиться проблемой — значит наполовину ее решить». Такими друзьями становятся обычно люди со сходными проблемами или нуждами. Ведь благодаря взаимной поддержке, трудности преодолеваются легче, чем по одиночке.), о тех частях города, куда не следует заходить. В конце концов, нам нужно было беспокоиться о банде с Третьей улицы.
Ирония судьбы? Я прошла мимо парней с Третьей Улицы милю или около того, сидя на крыльце и наблюдая, как их проститутки ходят взад и вперед по улице. Меня окликнули, мое юное эго восприняло домогательства как комплимент, и я дерзко улыбнулась им через плечо. Они не преследовали меня. Они ничего не делали, только подталкивали друг друга локтями и предлагали мне приглашение, которое мне даже не нужно было отклонять.
Вот что забавно в ложном чувстве безопасности… Я думала, что пройти мимо парней с Третьей Улицы было худшей частью моего пути домой. Когда я перешла из трущоб в пригородный район, мне показалось, что я в безопасности. Чего было бояться? Там были работающие уличные фонари, ухоженные дома, белые штакетники, черт возьми. Там нечего было бояться, кроме того, что кто-то вызовет полицию, потому что какая-то девочка-подросток, вся разодетая в готический бунт, была на их улицах.
Поэтому, когда машина замедлила ход и кто-то окликнул меня, я легко повернулась, ожидая, что мне нужно будет просто кому-то ответить.
Ведь придумали фразу «молодой и глупый» не просто так.
Меня даже не смутило, что на переднем сиденье машины сидят двое мужчин, а я одна и беззащитна. Эта опасность даже не ощущалась.
Поэтому, когда машина полностью остановилась, дверь распахнулась и я поняла свою ошибку, было уже слишком поздно. Меня швырнули на заднее сиденье рядом с человеком, который ехал на пассажирском сиденье, используя все, что было в моем очень маленьком, очень мягком и нетренированном теле, чтобы бороться, чтобы попытаться освободиться — ногти, кулаки, зубы, ноги. Я перепробовал все, пока кулак не ударил меня по голове, и все потемнело.
Я проснулась через некоторое время, плечи кричали от боли и было холоднее, чем когда-либо в моей жизни. Мои глаза медленно открылись, сознание возвращалось ко мне по частям. Сначала я поняла, что у меня болят плечи, потому что я висела привязанная за запястья. Во-вторых, я поняла, что замерзла, потому что моя одежда исчезла. Вся. Я была голой. Также поняла, что я была в подвале, все стены из шлакоблоков, цементный пол и никаких окон. В-третьих, у меня было ослепляющее, парализующее понимание того, что со мной произойдет.
Я была голой в подвале, висела привязанная за запястья после того, как двое мужчин похитили меня с улицы. Я могла быть бесстрашной и немного туповатой из-за своей собственной беспечности, но я не была глупой. Они не держали меня в подвале прикованной и голой, чтобы научить играть в карты и говорить о том, насколько лучше все было до того, как технологии начала разрывать нас на части.
Нет.
Меня собирались пытать.
Я собиралась быть, я с трудом сглотнула, даже подумав об этом слове, изнасилованной.
И я ничего, ни черта не могла с этим поделать.
В то время я понятия не имела, кто такой Лекс Кит. Он все еще был молод, все еще платил свои долги, прокладывая себе путь в криминальное днище. Я о нем не слышала. Поэтому понятия не имела, что он не просто насильник. Он был садистом. Он получал удовольствие от боли и был очень, очень хорош в поиске новых и изобретательных способов ее создания. Несколько дней меня резали на куски, маленькие поверхностные порезы вдоль и поперек моих рук, порезы, предназначенные для того, чтобы жалить и пугать меня, но не причинять никаких необратимых повреждений — просто маленькие белые шрамы, которые я покрою татуировками.
Но были и другие дни, когда он открывал шкаф и доставал оттуда свои «игрушки». Я предположила, что в мире, где не было похищений и пыток, у этих типов секс-игрушек была какая-то аудитория, которая получала удовольствие от их использования — вещи с шипами, вещи с острыми краями, вещи слишком большие, чтобы когда-либо помещать их внутрь тела, но предназначенные для этого.
Это были плохие дни.
В те дни я молилась о потере сознания.
Но были и другие дни. В те дни Лекс приглашал своих людей в подвал.
В те дни я громко и безудержно молилась о смерти.
Я хотела умереть.
Я так сильно этого хотела.
Но этого не происходило.
Я научилась судить о днях по одежде Лекса, хотя знала, что бывают дни, когда он не приходит. Ближе к концу, я почувствовала, что мое тело, наконец, начинает сдаваться, решив, что это больше не может продолжаться. Это была странная вещь — переживать собственную смерть, медленное, затянувшееся переживание бесконечной боли, слабости, голода, обезвоживания и страха. Когда мои руки освободили от цепи на шестнадцатый день после похищения, все мое тело рухнуло на пол, как тряпичная кукла, без костей.
— Пора прикончить эту скотину, босс, — сказал один из мужчин, пиная меня под ребра, как дохлую собаку на заднем крыльце. У меня даже не осталось сил, чтобы закричать.
С меня хватит.
Дело было сделано.
Наконец-то я буду свободна.
Мое тело вытащили из подвала, покрытое кровью, и бросили в багажник. Потом меня вытащили из багажника и бросили в переулке, оставив там умирать.
И я бы так и сделал.
Все мое тело билось в конвульсиях, покрытое потом, но было так холодно, слишком холодно.
— Господи Иисусе, — раздался женский голос. У меня хватило сил только на то, чтобы заставить распухший глаз открыться. И тут я увидела ее: женщина в армейских зеленых штанах цвета хаки и коричневой майке стояла на коленях передо мной, ее длинные светлые волосы были заправлены за уши, ее карие глаза были добрыми и полными ужаса. — Привет, милая, — сказала она, убирая волосы с моего лица. — Меня зовут Ло. Я вытащу тебя отсюда и все улажу, хорошо? — Ее голос был фальшиво бодрым. Даже почти мертвый, я знала этот тон. Это был тон, которым разговаривают с собакой, которую сбила машина, и ты знаешь, что никогда не доберешься до ветеринара — ложное успокоение.
— Хочу умереть, — возразила я слабым голосом, слезы почему-то текли по моему лицу, несмотря на то, что все мои внутренности были сухими, как наждачная бумага.
Ее глаза закрылись на выдохе, и она долго молчала, прежде чем заговорить снова. —Это я понимаю. Но я не позволю этому случиться. Когда-нибудь ты вспомнишь об этом и порадуешься, что я не ушла.
Меня отвезли в Хейлшторм, и я провела несколько недель на койке в импровизированном больничном крыле, где меня посещали только Ло и другие женщины. Меня подлатали. Меня подключили к внутривенным антибиотикам и жидкостям. Меня насильно накормили какой-то ужасной вонючей смесью, которая вынудила мой организм к ранним месячным.