— Входи или выходи, — сказал он, махнув рукой в сторону двери.
— Я выразилась фигурально, — выплюнула я.
— Я не дурак, — огрызнулся он.
— Боже, мы оба в этом отстой! — Я застонала, проводя рукой по волосам, чувствуя, как они запутываются в моих пальцах. Должно быть, в тот момент я выглядела просто великолепно.
— Ты хотела поговорить.
— Поговорить, а не спорить, — уточнила я.
— Не спорю.
— О Боже, мы такие…
— Джейни… — мое имя оборвалось, как будто он пытался привлечь мое внимание.
— Что? — Спросила я угрюмо.
— Черт возьми, выкладывай.
— Смешно это слышать от тебя.
— Чего ты хочешь от меня? — спросил он почти... грустным тоном.
И что ж, он не говорил это, чтобы заставить меня отпустить его. Ни в коем случае, сэр.
Я соскочила с кровати, пересекая комнату по направлению к нему. — Дай мне что-нибудь, Волк! Дай мне что-нибудь. Я отказываюсь влюбляться в сердце с висячим на нем замком. Я не из тех женщин, которые всю жизнь будут рыться в коробках с забытыми ключами, молясь, чтобы найти тот, который откроет его. Так что впусти меня… или отпусти!
Издав сдавленный звук, слишком похожий на всхлип, я уткнулась лицом ему в грудь, пытаясь взять себя в руки. Я не должна была быть эмоциональной, но я была. Это были чертовски странные полторы недели. В короткий промежуток времени, он стал много значить для меня. И я хотела, чтобы он меня впустил. Я хотела узнать его так же, как он знал меня, во всех темных, заполненных скелетами шкафах. Он просто должен был… позволить мне.
Казалось, прошла вечность, прежде чем его руки сомкнулись вокруг меня, притягивая меня, пока мое тело не оказалось вплотную с его, его тело было знакомым и успокаивающим. Я почувствовала, как его подбородок опустился ниже, пока не оказался на моей макушке. — Ты в нем, — сказал он, сжимая руки. — Ты всегда была там.
Глава 15
Волк
Если и было в Джейни одно качество, которое стоит уважать и ненавидеть, так это ее упорство. Я думаю, это произошло из-за того, что многие годы ее не замечали из-за роста и пола в Хелшторме, ориентированного на мужчин. Хотя им управляла Ло и перевернула бы там все, если бы увидела какой-либо вопиющий сексизм, происходящий в ее лагере, это не означало, что женщины не чувствовали давления. Поэтому, когда Джейни нужно было доказать свою точку зрения или получить то, что она хотела, она была собакой, охотящейся за костью.
Чего она хотела?
Лучше узнать меня.
Я никогда не любил делиться. Во-первых, мне не нужно было ни хрена говорить, чтобы понять, как я к этому отношусь. Во-вторых, ни одна из моих историй не была красивой. И в-третьих, мужчины, как правило, не делают этого дерьма.
Я никогда не держал женщину рядом достаточно долго, чтобы она захотела узнать мои секреты. Клубные сучки знали это. Они были рядом, чтобы хорошенько отсосать или трахнуться. Если удавалось кого-нибудь охамутать, то они могли получить его имя на спине. Но это было редкостью, и они это знали. Поэтому никто из них не давил.
Джейни, да, она не была клубной сучкой.
Но она, черт возьми, давила.
Если бы вы спросили меня, почему она была другой, у меня не было бы ответа. Джейни мне нравилась. Джейни мне всегда нравилась с первой нашей встречи, когда они с Рейном стояли нос к носу — крошечная фигурка девушки, против самого свирепого байкера в округе. Это было сексуально. Видеть, как она врывается, когда мы пытаемся спасти Саммер, с оружием в руках, бесстрашная, как любой закоренелый преступник, которого я когда-либо встречал, да, это было еще сексуальнее.
Но увидев ее на обочине дороги, обгоревшую и сражающуюся со своими демонами в грязи… это стало больше, чем влечение.
Это не было чем-то новым, то, что я хотел защитить женщин, которые в этом нуждались. Это дерьмо было из-за моей матери, когда я был слишком маленьким, чтобы сделать что-то большее, чем укус за лодыжку. Я уже не раз протягивал им руку помощи, когда того требовала ситуация. Но я никогда не приглашал к себе женщину. Черт, я никогда раньше никого не приглашал к себе. Рейн, Кэш и Репо иногда приглашали сами себя, но, как правило, мне нравилось мое одиночество. Нет, мне это не просто нравилось, я этого требовал. Я ходил в клуб, проводил время с мужчинами в дороге. Но потом мне нужно было вернуться домой и затеряться в лесу. Мне нужно было охотиться, ловить рыбу и убраться подальше от всего этого.
Так что желание, чтобы Джейни была здесь, да, это было не в моем характере.
Что еще было не в моем характере? То, что я не хочу, чтобы она уходила. Даже несмотря на то, что половина того, что она делала, была изводить меня.
Так что, если единственный способ заставить ее остаться, это рассказать ей кое-что обо мне, что я никогда никому не рассказывал, что ж, это казалось небольшой ценой.
Мои воспоминания о матери яркие, полные ярких деталей. Она была светом и теплом. Она была домашним печеньем после неудачного дня в школе. У нее были сказки на ночь и поездки на пляж.
Мои воспоминания об отце сильно контрастируют черным и белым. Он был дверью, хлопающей после того, как поздно вернулся домой из лагеря, пахнущий виски и духами. У него был повышенный голос, поднятая рука, короткий запал.
— А теперь в чем проблема? — он рычал на мою мать, которая уже съеживалась от него, задиристая бывшая поклонница байкеров, которая никогда ни от кого не терпела дерьма, шарахалась от человека, которому она обещала свою жизнь. — Пять слов или меньше, сука, — добавил он, как всегда.
Пять слов.
Если мы не смогли донести свою точку зрения, он не хотел ее слышать.
— В школе есть один ребенок, который держит Волка…
Остальная часть этой фразы никогда не будет услышана, потому что кулак выбьет ее изо рта матери. — Какую гребаную часть «пять слов или меньше» тебе так чертовски трудно понять, тупая шлюха?
Таков был почти каждый разговор между матерью и отцом.
В отцовском теле не было ни капли милосердия или сочувствия. Отец Рейна никогда не допускал подобных вещей со стороны своих людей. Проблема в том, что обучение ваших людей мыслить не иначе, чем животные, означало, что они действовали не лучше. Для папаши жизнь была постоянной борьбой за то, чтобы напоминать своей стае, что он вожак. Его стая? Я и моя мать. Когда я был маленьким, мне почти не требовалось напоминаний. Но когда я стал старше, я стал больше, и я стал угрозой. А угрозы, что ж, их нужно нейтрализовать. В двенадцать лет я рассказывал школьному психологу, что ввязался в кулачные бои, чтобы объяснить, почему у меня постоянно синяки под глазами, синяки на руках и сломанные ребра.
По мере того как я набирал силу, папаша слабел, становился старше, слабее, менее угрожающим. Вскоре его сила была ничто против моих поздних юношеских мускулов. Поэтому он сделал то, что сделал любой слабый человек, он выместил это на единственном человеке, более слабом, чем он.
Крики, которые издавала моя мать, пробуждали меня от мертвого сна, мое тело гудело от адреналина, руки сжимались в кулаки так сильно, что из ладоней шла кровь. Это источник стыда, сколько ночей я лежал там и ничего не делал. Эта мысль сломала бы меня, если бы я позволил себе думать об этом, думать о том, как она страдает от моего бездействия.
Это случилось за неделю до моего восемнадцатилетия.
Стрельбе, рыбной ловле, охоте я научился у папаши. Он брал меня с собой в лес за нашим домом и показывал мне все, что, по его мнению, нужно мужчине, чтобы быть мужчиной.
Мы сидели на дереве, ожидая появления оленя, с луками наготове. Потом этот тупой сукин сын открыл рот и начал говорить. О моей матери. Глупый, глупый ход. К тому же, последний. Я инстинктивно потянулся к топорику на поясе, когда ярость пронзила мой организм, как яд, как что-то, что заменило всю кровь в моих венах чистой, неразбавленной ненавистью.