После нескольких мгновений неловкого молчания я сказал:
– Все это, конечно, прекрасно, но у меня сложилось впечатление, – тут я подавил в себе желание посмотреть Магнуму прямо в глаза и поразить его смертельными лучами, – что подобные дела редко рассматриваются в суде, что обычно люди заключают досудебное соглашение или же сотрудничают со следствием.
Ублюдок пожал плечами.
– В большинстве случаев так и есть, но я бы не стал на это рассчитывать. В конце концов, всегда находится один упертый, который идет в суд.
Все дружно покивали, включая Магнума, который старательно изучал свои записи. «Ну и хрен с ним, – подумал я, – пусть фишки лягут как придется».
– Вы знаете, – небрежно заметил я, – мне, конечно, всего тридцать шесть лет, но у меня была весьма насыщенная жизнь. Мой рассказ может занять довольно много времени.
Псих криво улыбнулся.
– Я пытался разобраться в вашей жизни в течение последних пяти лет, – сказал он, – и могу вас заверить, что лично у меня времени предостаточно.
– Да-да, давайте послушаем, – согласился Ублюдок.
– Только с этим может быть связана ваша надежда на сокращение приговора, – припечатала Ведьма.
Я проигнорировал Ведьму, посмотрел на Ублюдка и сказал:
– Ну хорошо, раз уж вы заговорили о Бэйсайде, то давайте начнем оттуда. Это такое же хорошее начало, как любое другое, особенно с учетом того, что оттуда родом большая часть первых стрэттонцев.
Я сделал паузу и задумался на минутку.
– И даже те, кто не были родом из Бэйсайда, переехали туда после того, как была создана фирма.
– Все переехали в Бэйсайд? – скептически уточнил Ублюдок.
– Не все, – ответил я, – но почти все. Видите ли, переезд в Бэйсайд был своеобразным проявлением преданности фирме, возможностью показать, что ты настоящий «стрэттонец». Я понимаю, что это звучит слегка абсурдно, как будто переезд в какой-то район может быть демонстрацией чего-то, но тогда именно так и было. Мы, как мафия, старались держаться подальше от чужаков.
Я пожал плечами.
– Если ты работал в «Стрэттон», то ты и общался только с другими стрэттонцами, и, значит, жил в Бэйсайде. Ты отворачивался от чужаков и доказывал таким образом, что ты принадлежишь к той же секте, что и все остальные.
– Вы называете «Стрэттон» сектой? – брызгая слюной, спросила Ведьма.
– Да, – спокойно ответил я. – Я именно это сказал, Мишель. Именно поэтому туда было так трудно проникнуть.
Я взглянул на Психа.
– Сколько дверей вы пытались открыть за последние годы? Наверное, как на бейсбольном стадионе?
– По меньшей мере пятьдесят, – ответил он, – а может, и больше.
– И каждую из них захлопывали перед вами, правда?
– Ну в общем, да, – неохотно ответил он, – никто не хотел со мной разговаривать.
– Во многом это происходило потому, что все зарабатывали так много денег, и поэтому никто не хотел раскачивать тележку с яблоками, – я остановился, чтобы мои слова получше дошли до них, – но это не все: самое главное – все защищали стрэттонский образ жизни. Вот что все делали: защищали нашу жизнь.
– Поясните, что вы понимаете под словами «наша жизнь», – с некоторым намеком на сарказм сказал Ублюдок.
Я пожал плечами.
– Ну, помимо всего прочего, это означало самые крутые тачки, самые модные рестораны, самые большие чаевые, самые клевые шмотки, – я, словно сам себе не веря, помотал головой, – мы ведь все делали вместе. Каждую минуту, пока мы бодрствовали, мы были вместе. И не только на работе, но и дома тоже.
Я заглянул прямо в темные, как ночь, глаза Ведьмы.
– Вот почему я говорю, что мы исповедовали культ «Стрэттон», Мишель. Там все были за одного, а один за всех, и, конечно, это многое значило для каждого. И никаких чужаков – никогда.
Я оглядел их всех.
– Вы понимаете?
Все, включая Ведьму, кивнули.
Ублюдок сказал:
– То, что вы говорите, вполне разумно, но мне казалось, что большинство ваших первых служащих были с Лонг-Айленда, из Джерико, из Сайоссета?
– Примерно половина, – быстро ответил я, – и на то была причина, но мы забегаем вперед. Давайте лучше обо всем по порядку.
– Прекрасно, – ответил Ублюдок, – очень продуктивный подход.
Я кивнул, собираясь с мыслями.
– Итак, вернемся к Бэйсайду. Как это ни смешно, но подростком я дал клятву, что уеду оттуда, как только разбогатею. Мне было около пятнадцати лет, когда я понял, что где-то есть другая жизнь – лучшая, как мне тогда казалось. Я имею в виду жизнь богатых и влиятельных людей. Вы помните, что я вырос в небогатой семье, так что такие экстравагантные штуки, как особняки, яхты, личные самолеты – все то, с чем теперь я ассоциируюсь, – были бесконечно далеки от меня. В Бэйсайде жил только средний класс, особенно в той части, где я вырос.