Буджак завален снегом. Стынут в стуже уныния, долгие зимние ночи. Высокие сугробы холодно держат рыхлую белизну сползшей с неба морозной перины. Все щели, завеянного снегом крестьянского двора, сквозят проточным завыванием сосредоточенной стужи, всюду свистит озорной, пронизывающий холод ветра. В кольях, в шатких стыках огорожи, на крыше, в стволах деревьев, - везде скрипит жуткий мороз. Мороз скрипит под крестьянскими царвулями хозяина, - вползает в жёсткую свиную кожу обуви, стянутой крепкими оборками поверх онучей вытканных из тёмной шерстяной пряжи. Бахтерьмовые штаны, рубашка из мерлушечьей овчины, - обмотаны красным длинным кушаком; поярковый кожух, чёрная барашковая шапка, варежки меховые, - всё выделано для сбереженья тепла в задремавшей крестьянской крови. Тома Маринов не празднует зимнюю стужу, он слушает стужу в восторге души своей, в завывании ветра на уклонившейся от Солнца Земле. Крестьянский слаженный двор и здоровые сильные мышцы, содержат утружденное тепло года, сыто наполнена крестьянская зима. Спит под наполненным амбаром сытая собака. Треск стужи, греет горящий треск дров в утренней печи, что отогревает кувшин с тягучим чёрным зайбером, и в жаре чугунка оттаивает жирную свинную усмянку. Обустроенная полнота мыслящей земледельческой простоты отдыхает заодно с промёрзшим грунтом, что сковала наступившая пора бодрой передышки. Крестьянская судьба смутно мерцает в короткой светлине зимних дней, она оберегается переживающим трудом, для постоянного обновления народа, присматривающего за течением веков.
Зима стонет отдыхом в бороздах покрытой снегом степи, оторванной от большой родины. Где то там далеко, на очень большом пространстве гремит война, так далеко, что слухи о ней едва доходят; плохо слышно, скрывается военная правда. Вроде бы племенной Союз народов обширной и глубокой страны принялся выгонять назад, вползших в мирные земли, кровожадных и жестоких западающих людей. Мало вестей, много домыслов.
Бедные мыслью люди пошли обирать чужую землю, чужой труд. Горячий холод идёт по спине от причастия такой ненавистной веры. Видно такова порода тех холодных людей, что застряли в чужие снега. Мало что доходит до Бессарабии. Проходная бессарабская земля засыпана обильным мирным снегом; спит, ждёт время яркого тёплого восхода задремавшего солнца.
Зимой, Тома сам присматривает за всем живым двором. Жена, невестка, сыновья, дочери, - зимуют в тепле дома. Они рукодельничают, отсыпаются, в игры сидячие играют, поют, сказания слушают. Зимой, дом полон теплотой стен, и теплотой скудной устроенности; нет нужды студить ожидания, время высокого солнца и большого труда, само придёт.
Когда Тома - настелет в яслях смешанную с зерном полову, наполнит решётчатые кормушки сухим разнотравьем, насыплет теребленную кукурузу в корыта и удлинённые дощатые кормушки, напоит всех парящей водой из глубоких слоёв земли, - тоже пойдёт лежать в низкой комнате за печкой на тёплые полати, будет думать, как обойти постоянно растущей подати оккупационной власти, как уберечь скот от чужого вожделения. Его жизнь, - размеренность полезного переживания, колебания холода и тепла земли, живой отзвук завершённой оседлости в покорной степной среде.
Жгучий ветер жалит: пальцы, искупанные колодезной водой, оголенное безопасной бритвой лицо, и все мысли горячего предпочтения. Там в тепле жилища - тепло жены, жаркая печь подменяет солнце, беспрестанные заботы сердца - веселит смех детей; уже оттаял кувшин, шипит жир в чугунке... Накормленная живность - короткое расслабление довольного хозяина... Во всех ограждениях расшевелившегося хозяйства, шевелится жующий шум живой собственности. Вдали за оградой загона, в заснеженном поле, мутнеет белая пустота продуваемая холодом воющего ветра. Тёмное медленное пятно царапает белизну поля. Порывы низкой пурги временами заволакивают медленно ползущую темень. Странная тамга движется в сторону жарделевой рощи, к старым виноградникам идёт.
Тома обнаруживает смятый снег, ворох завеянной высоты в кизяковой ограде. И почему-то, не видно чернохвостой годовалой овцы у наполненных яслей. Старый овен испуганно вяло скубает сухое сено; на его окавылке, мокрая покрасневшая шерсть. То волк утащил ярку, уводит! - догадался расторопный хозяин. От ярости на волка, он подпрыгивает, что бы увереннее увидеть следы звериного коварства. Негодует - на западню, что уготовили прошлые безволчьи зимы, на свои упущения. Пустыми терзаниями, - корит свою неожиданную злость, - добро теряется в видимой дали
Соловая кобылка, словно очарованье выныривает из парящей конюшни, Тома выводит статную рысачку Лиску, которая победила на скачках в Тодоров день. Он спешно затягивает подпругу лёгкого седла, уложенного поверх войлочного потника, надевает переделанную у шорника размерную верховую узду для укороченной белолобой морды Лиски, и уже с седла проверяет угрожающий свист арапника, - переигрывающий свист ветра.
Тома вострит проверенную размашистую рысь Лиски в сторону тёмного пятна, - уводящего живое добро его двора. Волк уводит ярку.
Застоявшаяся в зимних стойлах лошадь, рада белому простору, слышно только парящее фырканье её ноздрей в морозной белизне дня. Рыжая кобылка проворна в удовольствии, перепрыгивает сугроб нанесенный вьюгой в затишке кустарников и снова несётся по царапине следа заметаемого низким вихревым потоком снега. Крестьянин рад расторопности быстроногой собственности, он прислоняется к блеснаватой гриве Лиски, обжимает её согревающее тело, издалека выглядывает обнаруженную хитрость хищника уводящего упитанную добычу, - от его личного труда.
Пасть волка, зарылась в шерсти бежевого загривка ярки, зверь длинным хвостом упруго подхлёстывает, водит покорной поступью приобретение изголодавшихся зубов. Торопит овцу идти, - в известное волку укрытие. Издалека учуяв храп погони, волк ободряюще терзает живую добычу, силится, быстрее удалится от решительного начала преследования. Напуганная овца остановилась, вздумала упрямиться, шаркает тонкими копытцами, упирается в заснеженную мерзлоту, уминает шерстью податливый снег. Не досуг бывалому, - играться с наживой, он захватывает челюстью урослевые ноги, заползает под овцу, надевает тяжёлую живую шубу, и с удвоенным весом на когти, бежит в заросшую густыми побегами рощу. Неужто логово недалеко от села вырыто, думает Тома, потеряв из виду разжившегося его овцой волка. Осторожная Лиска перебирает полевой рысью, оббегает заросли. Тома, высматривает заснеженные просветы в заросших деревьях, изнутри не слышна возня. Только лошадиные ноги ломают сухой хворост, рыхлят снег вокруг рощи. Тут, открывается изначальная наследственная роля, наследство от отца, за ней ещё половина роли, что Тома сам прикупил. Под толстым снегом стынет осенняя пахота. Хозяин отвлёкся, весенними посевами размеряет своё скованное поле. ...А расторопный волк уже чернеет за дальним заснеженным бугорком. Снова целокопытные сильные конечности лошади убыстряют свои бег, лоснящийся берцовый ворс купается в чистой глубине снега.