Лиска, туда не ходила. Волк был. Он тоже смотрит в сторону села наполненного всякими вкусно мясными, опасными для ловли животными. В селе ненавистные волкодавы водятся, совсем злобно лают... Волк развернулся, понюхал ветер, дующий из бескрайней пустоты льда, увидел пустое своё логово, не видел съедобное большое животное, помешавшее его образу выживания; устало побрёл обратно, - на землю, в овраг, в голодную нору что обошёл, ... и дальше, дальше к оставленному мясу. Голод преодолевал неудачу, загнавшую его в ледяную пустоту.
Пёс наш! - хозяин хлопнул лошадку по длинной блесноватой шее, поделился везением, - идущим им навстречу. Востроносыми царвулями, Тома дал знать бокам Лиски, идти в обход каменоломни к берегу, чтобы не дать волку вернуться на лёд.
Злостный холод ветра не заметает волчью тропу, он доносит сзади слащавый запах конины, надоевший храп, и знакомый скрёб опасных копыт. Они понуждают напившегося холодной водой, вяло трусившего измотанным телом волка, торопиться в нору; кажется, остаток своих сил он утопил в ледяной проруби. Его усталые конечности вытягивают скованные усилия из продрогших костей, он спешит унести своё существование под землю.
Тома видит, что силы волка угасли, он бережёт лошадку, не гонит без надобности, - времени целая зима. Лиска, парит откормленным крупом, задирает обузданную гривистую белолобую морду, и рыхлит преграды в снежных завалах, быстро нагоняет волка. Жёсткая от мороза сыромятина кнута, сходу отмечает полосу по длине провалившейся спины, хлестки один за другим стегают вновь настигнутую волчью участь. Виноватый порожденьем - щетинится, извивается под ударами, его потухшие рычания только слюнявят без нужды вползший в его пасть омерзительный снег. Грустные маленькие, ржавые глаза вобрали вину за всю хищную породу земли. Веки сужаются от истязаний, к которым начинают привыкать. Утаптывая предательскую белизну замороженной водной пыли, наглые подкованные брёвна безбоязненно приближаются к хищным зубам, обрывают замкнутый круг дикого природного порядка. А надоевшие удары по провинности врождённых побуждений, вышибают и вышибают из хищных мозгов желание искать пищу. Волк царапает когтями излишество своего степного существования. Хвост боязливо прячется между ногами, жмётся к пропавшему животу, ноги пятятся назад, загривок щетинится - тянется к крестцу; единственно сильные челюсти - не знают как сдаться, в безвыходности продолжают быть верными породе, не прячут оскал клыков, отстаивают выпадающую волчью нишу из запутавшегося природного предназначения. Беспрерывно танцующие копыта брызгают в глаза пыльный холод, и эта послушная настырному двуногому существу, гадкая тонкая змея постоянно жалит тело, несёт ужас, от которого волк не знает где спасаться. Только назад. Задние лапы нащупывают пустоту, дерут когтями пропадающую землю, роют провалившуюся твердыню грунта. Жало бьёт по клыкам, в глаза, по рычащей памяти, когда то выживших предков, истязает умирающее земное определение всего его вида. Не насытившаяся челюсть грызёт заплетенную тесьму, вырывает, тянет назад... и всё измотанное волчье тело, вместе с кнутом, с длинной сыромятиной перевариваемого голья сваливается в глубину карьерного дна.
Обезоруженный наездник слез с лошади, не отпуская вожжи, глянул в каменную глубину. С низа заснеженной ямы, - ощущением потерянной силы, всем изнеможением нутра, - волк поднял голову в просвет неба, и словно вспомнив о, где то ещё живущих сородичах длинно и беспомощно завыл, вызывая их в подмогу жизни. Лошадка испуганно прижала ушки, перебирая ногами, потянулась назад, отдёргивая с края опасной ямы выделившегося хозяина. Тома прицепил вожжи за низ толстого кустарника, и пошёл в обход спускаться по ступенчатому склону. Напрягая не заснеженные впечатления от лунной ночи в этом спуске, он нащупывал в замёрзшем песке, в скованной глине, в камнях широкие уступы; осторожно шёл вниз в обнаружившуюся волчью ловушку, опускался к сдавшемуся одинокому дикому псу. В выбракованных грудах породы, Тома подобрал обветренный негодный камень и впервые встретился с песчаным, опечаленным взглядом волка. На враждебную беспомощность, утерявшую звериный успех, смотрели крестьянские карие зрачки, безразличные, равнодушные ко всему, что не несёт - воспроизводящее трудовое начало, они по-хозяйски оценивали сорную звериную породу, искавшую содержание жизни в ограде единоличной собственности. Тома бросил камень прямо в колющие, безнадёжно обессилившие, провинившиеся мокрые глаза волка. Потом ещё камень, он находил скрытые под снегом камни, и бросал пока не убедился, что волк, который затащил в яму его кнут, - мёртвый. Тома прыгнул в смятый снег западни, обвязал дохлого пса краем тонкой прокусанной тесьмы и потащил наверх по заснеженному подъёму, оставляя ещё не остывшим телом волочимую полосу по которой застывала кровавая нитка.
...Тяжёлым лошадиным шагом, нагруженная тяжестью двух мёртвых животных и довольным хозяином Лиска, вернулась на зимнее подворье. Кровавое солнце, спешило укрыться в запад горизонта. Тома скинул со спины лошадки забитого волка, и ещё не замёрзшую овцу. Вся взволнованная семья выбежала на холод, чтобы увидеть неожиданные переживания дня, выпрыгнувшие из двора в дикое поле зимы. Все удивлены происками загадочности, очарованы развязкой события, и только жена стонет затихшими волнениями:
- Не имеешь ума, за таким скверным, огромным зверем гнаться, не сильная потеря одна дрянная овца...
Тома смотрит на закат короткого солнца, на обширную жену, и доволен, что когда то сумел приобрести красоту её тела и плодородные мысли. Он говорит:
- То, что с заботой растил и откармливал, - сами съедим.
Малая дочь, боязливо смотрит на преданный мёртвому волку злой оскал и спрашивает:
- Тятя, а он, если плоснётся не укусит?
- Нет Недочка, уже не укусит, мы из его шкуры на твои санки чепрак сделаем.
- Аа...а, не хочу...у, я боюсь, он стлашный...
Она обнимает ногу отца, прислонятся к теплу его бедра, жмётся, и уже ничего не боится.