- Хорошо, - сказал я Бекки. - Это твое дело. Но учти, у меня велика вероятность проиграть как дело, так и выборы. Тогда и твоей доле не позавидуешь.
- Мы не можем проиграть дело, - возразила Бекки.
Она быстро сообразила, что я могу спросить ее насчет выборов, и добавила:
- Или выборы.
- Дело вроде этого... - начал я поучающе.
Я говорил ей о фактах, а Бекки - как я и предполагал, она оказалась наивной - о том, что непременно должно произойти. Она прервала меня:
- Мы не можем спустить ему то, что он сотворил с этими детьми. Мы не можем позволить ему продолжать свои художества.
Я раньше не обращал внимания на то, что ее так увлекло это дело. Я не замечал сочувствия Бекки к детям, и, когда мы говорили о деле, мы говорили о его практической стороне. Я забыл, что с самого начала поразило меня в Бекки: ее сострадание к жертве.
Она больше не была сосредоточена на себе. Она слегка подалась вперед, ее глаза сияли. Я был уверен, что это задело ее. Я видел, как она старалась выглядеть такой же искушенной, как и все мы. Но она не могла подавить свои эмоции. Она представляла себя одной из жертв.
Я указал рукой на дверь. Бекки поняла это как отлучение от дела и поднялась. Но я спросил у нее:
- Как ты думаешь, если мы забаррикадируем дверь и окна, продержусь я дольше января?
Я не собирался сдаваться. К черту личную жизнь. Мне нравилось принимать решения. Никто не мог управлять этим механизмом лучше меня. Компромиссы мешали мне, несправедливость возмущала. Я не хотел, чтобы этим креслом завладел человек, который выпустил бы джинна на волю.
- Можно попытаться, - улыбнулась Бекки.
По крайней мере, мы расстались друзьями. Оставшись в одиночестве, я оглядел кабинет с преждевременной тоской.
Глава 10
- Я ценю это, сэр. Надеюсь, вы тоже уважаете мою позицию. Я не могу... - Я глупо себя чувствовал, произнося "сэр", но это не был разговор двух друзей. - Вы, возможно, правы, - вставил я и переждал его утверждения, что он действительно прав, затем продолжил: - Но это не зависит от меня. Все решит суд присяжных.
- Не вводите меня в заблуждение, - неслось из телефонной трубки. - Вы знаете больше любого суда. Вы сами решаете, кому предъявлять обвинение.
Я позволил ему высказаться до конца. Я был вежлив. Я был почтителен. Но в конце концов решил спросить:
- Могу я поинтересоваться, сэр, почему вас занимает этот вопрос?
Через минуту я прикрыл трубку рукой и прошептал:
- Он заинтересован в правосудии.
Бекки улыбнулась.
- Я подумаю над этим, - наконец произнес я как можно искреннее. Моего собеседника, однако, убедил не мой тон, а незыблемая уверенность в собственной важности. Его не могли проигнорировать.
- Это мэр, - сказал я, положив трубку.
Бекки вскинула брови.
- Он хотел, чтобы я отложил суд над Остином для дальнейшего расследования.
Это был мой первый разговор с мэром Сан-Антонио. Теоретически он не влиял на мои решения. Он представил город, я - округ. Он руководил городскими учреждениями, я представлял обвинение против преступников. Наши функции не пересекались. Но власть мэра исходила из того, что он был главой моей политической партии. Это давало ему контроль над фондами избирательной кампании, финансовыми пожертвованиями, лакомыми кусками, которыми он подкармливал глав различных ведомств.
Я уставился на телефон.
- Клянусь, последние дни политики роятся вокруг меня, как будто я стал президентом. У Остина столько друзей!
- Ты тоже был его другом, - напомнила Бекки.
Я этого не отрицал.
- Но я бы не стал идти ради него на такие жертвы. О чем они беспокоятся?
Она пожала плечами. Если я не мог ответить на этот вопрос, то Бекки и подавно.
- Ты думаешь пойти на отсрочку? - спросила она.
- Конечно нет. Если мы с тобой не проведем обвинение на следующей неделе, никто этого не сделает. Они меня недооценивают.
- Слишком они на тебя... давят, - осторожно сказала Бекки.
Я пожал плечами.
- Что они могут мне сделать?
Бекки не была столь наивной и несведущей в политике, как казалось на первый взгляд. Вопрос был не в том, что могли мне сделать эти люди, а в том, в чем бы они мне отказали в преддверии выборов, которые я, похоже, проигрывал. Они считали меня упрямцем. Может, стоило подумать над невиновностью Остина, раз его поддерживало столько людей. Может, мне следовало поддаться на их требования или по крайней мере притвориться: отложить заседание суда, вернуть поддержку на выборах, воспользоваться шансом сохранить за собой этот кабинет. У меня в запасе окажется четыре года, за которые я решу, стоит ли судить Остина.
Но мое упрямство было оправданно. Наступление на меня целой армии политиков заставило увериться в своей правоте.
- Что ж, мне нужно сматываться, - сказал я. - Эти деловые звонки...
- Я хочу пойти с тобой, - сказала Бекки.
Я нахмурился.
- Ты шутишь.
- Тебе бы следовало заняться чем-нибудь получше, - сказал я ей полчаса спустя.
- Нет, - торопливо ответила она и тут же смутилась.
- Мне интересно посмотреть, как: делается политика.
Я хмыкнул. Она достаточно привыкла ко мне, чтобы говорить это в шутку, но и я изучил ее хорошо, чтобы заметить это. Мы с Бекки неожиданно сблизились за последние месяцы. Когда моя жизнь начала рушиться, я стал больше делиться с ней. Из-за напряженной подготовки к суду мы иногда не видели никого, кроме друг друга, вместе завтракали, обедали и ужинали. Хотя Бекки все еще появлялась в суде, большинство обвинительных актов она передала двум помощникам. Она мне не открылась, но, судя по моим наблюдениям, наша близость сказалась и на ней. Она чувствовала себя изгоем даже в окружении коллег. Мы готовились к суду так секретно, что не могли делиться своими соображениями ни с кем. Естественно, за обедом, во время коротких перерывов, мы затрагивали и другие темы. Она знала, что Линда давно ушла из моей жизни, и Бекки была одна.
- Почему бы тебе не позвонить тому парню... - Я чуть не сказал мальчику. - Донни, не встретиться с ним? Уверен...
- Донни нельзя звонить, - прервала Бекки, - он объявится, когда ему будет удобно. - Ее голос был таким спокойным, почти удивленным, как будто она читала вслух стихотворение, которое разучивала часами. - И пожалуйста, добавила она более оживленно, - если когда-нибудь встретишься с ним, не называй его Донни. Это наша маленькая тайна. Вообще-то он Дон.
- Ты сознательно понизила голос, когда произнесла это имя, или?..
- Так надо произносить его имя, - сказала Бекки, опустив подбородок совсем низко, снова повторяя: - Дон.
- Наверное, так диктор будет произносить его имя, представляя нового президента, - предположил я.
- О, Донни никогда не имел ничего общего с политикой, - быстро сказала Бекки. - Он...
И внезапно замолчала. Она снова смутилась. Вообще-то мне польстило, что она забыла, с кем говорит. Чтобы загладить неловкость, я сказал:
- Ты боишься показаться навязчивой? Позволь тебе заметить, что мужчинам это нравится. Особенно симпатичным. Я влюблялся в каждую девчонку, которая меня преследовала.
Бекки ухмыльнулась при слове "каждая". Ох уж эти юристы, нельзя слово в простоте сказать.
- Что, много было поклонниц, а? - насмешливо спросила она.
Я задумался и не скоро пришел в себя. Когда я выбрался из лабиринта мыслей, то обнаружил, что Бекки тоже замолчала. Я стушевался оттого, что забылся в ее присутствии.
- Это будет унизительно, - сказал я, паркуя машину.
Стоянка была наполовину пуста. У меня еще остались сторонники, последняя надежда на выборах. Некоторые из них пришли на митинг. Юристы - на случай моей победы, кое-кто из кандидатов не упустил возможности покрасоваться в кадре, не все сторонники еще знали, что я стал отверженным в мире политики. По машинам на стоянке можно было определить, что и таких было мало.