- Ну только не скули, старый морж! - засмеялся Мейер. - Дело же просто: почему нам прямо не спросить у господина ротмистра, хочет ли он, чтоб мы принимали участие, или нет?
- О, господи, господи! - вскричал лесничий и в неподдельном отчаянье заломил руки над головой. - Ты вправду самый безмозглый свистун на свете, Мейер! Ну как ротмистру ничего об этом деле не известно, а мы ему все выдадим? Ты же должен знать из газет: "Предатели подлежат суду фемы!.." Эх, я же сам... - спохватился он вдруг, и небо над ним почернело, все семь шкур, шурша, поползли с его плеч, руку свел ледяной мороз... - Старый я дуралей, я же выдал тебе все! Ах, Мейер, окажи ты мне милость, дай мне тут же на месте честное слово, что ты ни одной душе не выдашь ничего! А я не выдам ротмистру, что ты подпалил лес...
- Во-первых, - заявил Мейер, - леса я не поджигал, его поджег лейтенант, а стоит ли тебе выдавать лейтенанта, ты сам соображай. Во-вторых, если я и вправду подпалил лес, сегодня в десять часов вечера я зван к старосте и, стало быть, тоже принадлежу к Черному рейхсверу. И если ты после этого меня предашь, Книбуш, ты же знаешь: предатели подлежат суду фемы...
Мейер стоял, осклабившись, посреди лесной прогалины и смотрел на болтуна и труса Книбуша дерзко и вызывающе. "Если даже заваруха с путчем ни к чему не приведет, - думал он, - она хоть обезвредит этого жалкого наушника: он теперь ни полслова не посмеет сказать на меня ни старому барину, ни ротмистру!.."
А напротив него стоял старый лесничий Книбуш, и попеременно то краска, то бледность заливала ему лицо. "Вот тоже, - рассуждал он про себя, сорок лет прослужил человек, старался, из кожи лез, думал: будет потом поспокойнее. Но нет, становится только хуже, а уж как сейчас я по ночам вдруг просыпаюсь от страха, не случилось ли чего, так со мной еще никогда не бывало. Раньше одна была забота - веди отчетность по дровам, и страх один - так ли ты сосчитал; да еще иногда из-за косули, чтоб не свернула со своей тропы, когда барин у меня сидит в засаде. А нынче всю ночь лежишь в темноте, сердце все пуще стучит, а в мыслях - порубщики и лейтенанты. Эта сволочь теперь вдвойне обнаглела, готовится путч... И вдобавок я тоже втянут в него, когда я ровно ничего не имею против господина президента республики..."
Но вслух он между тем говорил:
- Мы же сослуживцы, Мейер, и сыграли не одну приятную партию в скат. Я никогда на тебя не наговаривал господину ротмистру, а сейчас насчет пожара в лесу у меня вырвалось так только, сгоряча. Я бы никогда тебя не выдал, ну конечно же нет!
- Ну конечно! - подхватил Мейер и нагло осклабился. - Сейчас без малого двенадцать, на свекловичное поле я никак не поспеваю. Но за выдачей кормов мне обязательно нужно присмотреть, а потому я сажусь на велосипед. Ты, может, побежишь следом, Книбуш, тебе ж это нипочем, а?
Мейер сидел уже на велосипеде и нажимал на педали. Однако, отъезжая, он прокричал еще раз: "Порядок, камрад!" - и укатил.
А лесничий долго глядел ему вслед, тряс угрюмо головой и раздумывал, не лучше ли будет пойти в лесничество окольной тропкой, а не большой дорогой. На большой дороге наткнешься, чего доброго, на порубщиков, а в этом для лесничего приятного мало.
2. ПАГЕЛЬ ЗАХОДИТ В ЛОМБАРД
Хозяин ломбарда, "дядя", сидел на высоком конторском стуле и что-то записывал в свои книги. Приемщик торговался вполголоса с двумя женщинами, из которых одна держала в руках узел - постельные принадлежности, увязанные в простыню. Другая обнимала черный манекен, какой употребляют портнихи. У обеих - заострившиеся лица и подчеркнуто беззаботный взгляд несчастных посетительниц ломбарда.
Самый ломбард, расположенный в бельэтаже сверхделового дома, имел, как всегда, грязный, пыльный, неопрятный вид, хотя здесь тщательно убирали. Свет сочился сквозь белые матовые стекла, серый и мертвенный. Как всегда, исполинский несгораемый шкаф стоял раскрытый настежь, выставляя напоказ горки завернутых в белую бумагу пачек, своим видом будивших мечту о драгоценных ювелирных изделиях. Как всегда, торчал ключ в маленьком вмурованном сейфе, содержавшем наличность ломбарда.
Вольф охватил все это одним взглядом. За десятки раз, что он сюда приходил, все стало так ему знакомо, что он это видел, не различая толком. И не было ничего необычного в том, как "дядя" быстро глянул на него поверх очков в узкой золотой оправе и продолжал писать.
Вольфганг Пагель обратился к приемщику, который, по-видимому, никак не мог договориться с женщиной, желавшей заложить манекен. Поставив чемодан на стойку, он сказал вполголоса, легким тоном:
- Я опять с тем же, что обычно. Пожалуйста, если вам угодно посмотреть...
И он отомкнул замки чемодана.
Здесь в самом деле лежало все то же, что всегда. Все, что у них было: его вторая, уже истончившаяся пара брюк; две белых мужских рубашки; три Петриных платья; ее белье (в довольно скудном количестве) и предмет роскоши - сумочка настоящего серебра, должно быть, подарок какого-нибудь поклонника Петры, - Вольф никогда не спрашивал.
- Три доллара, как обычно, не правда ли? - добавил он, чтобы сказать что-нибудь, так как видел, что приемщик несколько мешкотно просматривает вещи.
Тот начал было:
- Разумеется, господин лейтенант...
Но тут, когда уже казалось, что все в порядке, голос из-за конторки неожиданно прогремел:
- Нет!
Приемщик и Вольфганг, которого здесь называли не иначе, как лейтенантом, удивленно подняли глаза.
- Нет! - повторил "дядя" и решительно потряс головой. - Мне очень жаль, господин лейтенант, но на этот раз мы не можем пойти вам навстречу. Это не оправдывает себя. Вы через несколько дней принесете опять весь ваш хлам, а знаете, платья выходят из моды... Может быть, в другой раз, когда у вас будет что-нибудь... более модное.
"Дядя" еще раз поглядел на Пагеля, поднял перо - острием прямо в него, как представилось Вольфу, - и стал опять писать. Приемщик медленно, не поднимая глаз, прикрыл крышку чемодана и дал защелкнуться замкам. Обе женщины глядели на Вольфганга смущенно и все же немного злорадно, как школьники искоса посматривают на товарища, когда учитель пробирает его за ошибку.
- Послушайте, господин Фельд, - с живостью заговорил Пагель и наискосок, через все помещение, направился к хозяину, спокойно продолжавшему записывать. - У меня есть в Груневальде богатый друг, который мне безусловно поможет. Дайте мне на проезд. Вещи я оставлю здесь у вас, зайду сегодня же перед закрытием, верну вам деньги - в пятикратном размере, если вам угодно. В десятикратном.
"Дядя" задумчиво сквозь очки посмотрел на Вольфганга, наморщил лоб и сказал:
- Мне очень жаль, господин лейтенант. Мы здесь взаймы не даем, мы ссужаем только под заклад.
- Но мне только несколько тысчонок на метро, - настаивал Вольф. - И ведь я оставляю у вас свои вещи.
- Оставить вещи у себя без закладной квитанции я не могу, - сказал хозяин ломбарда. - А принять их в заклад я не хочу. Мне очень жаль, господин лейтенант.
Он еще раз внимательно посмотрел из-под наморщенного лба на Вольфганга, словно хотел прочитать на лице посетителя, какое действие оказали его слова, потом легонько кивнул и вернулся к своим книгам. Вольфганг тоже наморщил лоб, тоже кивнул легонько пишущему, как бы в знак того, что не обижен отказом, и пошел к дверям. Вдруг его осенила новая мысль. Он быстро обернулся, еще раз подошел к господину Фельду и сказал:
- Знаете что, господин Фельд? Купите у меня все мое барахло. За три доллара. И с плеч долой!
Ему подумалось, что богатей Цекке одолжит ему, несомненно, приличную сумму. Вот будет номер принести Петре сплошь новенькое обмундирование! На что ей эти старые тряпки? Нет, к черту барахло!
Господин Фельд продолжал писать еще с минуту. Потом ткнул перо в чернильницу, откинулся на стуле и сказал:
- Один доллар за все с чемоданом вместе, господин лейтенант. Как сказано, вещи не модные. - Взгляд его упал на стенные часы. Было без десяти двенадцать. - И по вчерашнему курсу доллара.