- Мне некогда, - говорит она. - Я уже давно должна была быть дома. Наша барыня...
- Вы расскажете барыне, что Шкалик вырвался, а теперь извольте слушать. Я был сейчас тут в этой вилле у важного господина, моего школьного товарища, хотел призанять у него денег...
- А сами суете деньги за ошейник моей...
- Не стройте из себя дуреху, Мици!
- Лизбет!
- Послушайте, Лизбет! Я, конечно, ничего не получил - потому что вы стояли с моими деньгами у ворот! Деньги нипочем не получишь, покуда у тебя хоть что-то есть, потому я и засунул их за ошейник вашей собаки. Понятно?..
Но до девушки это не сразу дошло.
- Значит, вы не бегали за мной целую неделю и не воткнули заодно письма? Я думала, собака его потеряла...
- Нет, нет, Лизбет, - довольно дерзко усмехнулся Пагель, но на душе у него невесело. - Никакого письма не было... и я за свои деньги вовсе не собирался купить вашу невинность. А вопрос я вам хотел задать такой: что мне теперь делать? Нет ни пфеннига. Конура близ Александерплац, и за нее не плачено хозяйке. Моя крошка сидит там заложницей, и на ней ничего, только мое летнее пальто. Вещи я все продал, чтобы приехать сюда.
- Нет, серьезно? - спрашивает девушка Лизбет. - Вы не выдумываете?
- Не выдумываю! Серьезно!
Она смотрит на него. Она производит впечатление чего-то свежевымытого, чистенького, несмотря на жару. От нее чуть пахнет мылом. Пожалуй, она не так уж молода, как он сперва подумал, и у нее очень энергичный подбородок.
Теперь она знает, что Пагель в самом деле не шутит. Она смотрит на него, потом на деньги в своей руке.
"Вернет она мне их? - раздумывает он. - Придется тогда отправиться к Петеру и что-нибудь предпринять. Но что, я, право, не знаю. Все опротивело. Нет, пускай скажет, что мне теперь делать..."
Она разгладила кредитки и сунула в карман.
- Так, - говорит она, - а теперь вы прежде всего пойдете за мной. Мне давно пора быть дома, а вам, как я погляжу, не помешало бы скушать обед у нас на кухне. Вы, как я погляжу, совсем желтый, бледный. Кухарка ничего не скажет, барыня тоже не будет против. И подумать только! Ваша подруга сидит в вашем летнем пальто в этой конуре, и хозяйка, верно, жить ей не дает, и в желудке пусто... а он сует собаке деньги за ошейник и готов крутить новый роман... Ну и подлый вы народ, мужчины!
Она говорила все быстрее, дергая поводок, и чуть не бегом бежала, но ни на миг не усомнилась, что он идет за ней.
И он в самом деле шел за нею. Вольфганг Пагель, сын небезызвестного художника, портупей-юнкер в отставке, а в конечном счете игрок.
9. ФРАУ ПАГЕЛЬ УЗНАЕТ О ЖЕНИТЬБЕ СЫНА
Почтальон принес письмо уже в одиннадцать часов, когда разносил вторую почту. Но к этому часу фрау Пагель была еще в городе, делала покупки. Так что Минна положила письмо на подзеркальник в передней. Там оно и лежало серый конверт, слегка тисненная, нарядная, ручной выделки бумага, адрес выведен круто и крупно, прямым почерком, и все свободное место с лицевой стороны и с оборота сплошь заклеено тысячными почтовыми марками, хоть это всего лишь городское письмо.
Когда фрау Пагель, слегка запоздав и сильно упарившись, пришла из города, она бросила на письмо только беглый взгляд. "Ах, от кузины Бетти! - подумала она. - Сейчас я должна закусить. Я всегда успею узнать, чего от меня нужно старой сплетнице".
Только уже за столом она вспомнила про письмо и послала за ним Минну, которая, как всегда, стояла в дверях за ее спиной, в то время как прибор для Вольфганга, как всегда, стоял неиспользованный на другом конце стола.
- От фрау фон Анклам, - через плечо сказала она Минне, вскрывая конверт.
- Господи, не такое это срочное дело, барыня, чтоб у вас из-за него простывал обед.
Но по тишине, по всей позе барыни, по тому, как прямо она сидит и неподвижно смотрит на листок, Минна угадала, что письмо все-таки важное.
Минна долго ждала, не смея пошевельнуться. Потом кашлянула и, наконец, напомнила:
- Простынет обед, барыня!
- Что?! - почти закричала фрау Пагель, обвела комнату взглядом и остановила его на Минне, точно совсем и не знала ее.
- Ах, так... - очнулась она. - Только и всего... Минна, это мне пишет фрау фон Анклам... Наш молодой барин сегодня женится - только и всего!
И тут ее прорвало. Голова в седых волосах легла на край стола; спина, которую она усилием воли всегда умела выпрямить, вдруг сгорбилась - старая женщина плакала.
- Бог ты мой! - растерялась Минна. - Бог ты мой!
Она подошла ближе. Хоть она и не видела ничего особенно скверного в этой свадьбе, но все-таки ей была понятна обида барыни, боль, чувство покинутости. Осторожно положила она ей на спину натруженную руку.
- Это, может быть, неправда, барыня. Не все то правда, что рассказывает фрау фон Анклам.
- На этот раз правда, - шепчет фрау Пагель. - Кто-то видел извещение, когда его вывешивали, и сообщил Беттине. Сегодня, в половине первого.
Она подняла голову, поискала что-то глазами на стене. Потом опомнилась, и взгляд нашел часы, которые она искала, на руке.
- Уже половина второго! - огорчилась она. - А письмо так долго лежало в передней, я могла бы узнать вовремя...
Истинное страдание во всем находит пищу, даже в том, что противно здравому смыслу. Мысль, что она не узнала вовремя, что в половине первого не могла сказать самой себе: "Сейчас они вступают в брак", - еще усилила горесть фрау Пагель. Слезы текли по ее щекам, губы дрожали, она сидела, смотрела на свою Минну и говорила:
- Вот и незачем больше ставить ему прибор, Вольф ушел окончательно, Минна. Ах, эта ужасная женщина... и ее теперь будут звать фрау Пагель, как меня!
Ей вспоминался путь, который она прошла под этим именем. Сперва стремительный, торопливый бег под цветущими деревьями. Потом долгие, бесконечно долгие годы возле мужа-паралитика, который, все больше отчуждаясь, спокойно и радостно писал картинки, в то время как она металась в погоне за здоровьем для него, когда он, казалось, больше уже и не желал здоровья. Наконец пришло воспоминание о пробуждении, о вновь восставшем, о человеке с седыми висками, который погряз в пошлейшем волокитстве и, постыдно кончив жизнь, был мертвым внесен в ее дом...
Каждый шаг по этому долгому пути давался ей так трудно, что ни год, то новые заботы; страдание делило с нею ложе, горе тенью ходило за ней. Но зато она стала фрау Пагель, превратилась из обманчиво прелестной юной девушки в крепкую женщину, которая ныне и навеки зовется фрау Пагель. Она и за гробом будет Пагель; невозможно, чтобы бог уготовил ей иную долю, чем быть всегда фрау Пагель. И все это тяжело завоеванное, это преображение, которое было мучительным врастаньем в свое призвание, все это брошено под ноги молодой девчонке, как будто оно ничего не стоило. Распутство их соединило, а теперь и связало.
"Куда ты пойдешь, туда и я пойду, и где ты будешь жить, там и я буду жить. Твой народ - мой народ, и твой бог - мой бог. Где ты умрешь, там и я умру и погребена буду. Пусть то и то сделает со мною господь, пусть и еще больше сделает; смерть одна разлучит меня с тобой" [Библия, книга Руфи, гл.1]. - Да, так сказано в древней повести, но они-то об этом ничего не знают. Фрау Пагель - это не имя, это судьба! А они вывешивают извещение: назначают расписаться в половине первого - и вся недолга!
Минна говорит то же самое - ей в утешение, но говорит правильно:
- Они же только распишутся! Это, барыня, не в церкви венчаться!
Барыня выпрямилась, спросила с горячностью:
- Не правда ли, Минна, вы тоже так думаете? Вольфганг решился на это не по-настоящему, он это делает только потому, что девчонка его принуждает. Для него расписаться тоже еще не все. Он не хочет причинить мне горе.
- Дело в том, - разъяснила неподкупная Минна, - что расписаться-то обязательно, а в церковь можно и не ходить. С деньгами у него туго, у молодого барина.
- Да, - сказала фрау Пагель, услышав только то, что было ей на руку. А что легко завязывается, то так же легко и развязывается.