– Ну и что? – спрашивает Пино, удивленный моим поведением.
– Частная линия! – говорю я. – Попал прямо на их сообщницу. Нужно сматываться, ребята, а то явится солидное подкрепление, противно изображать защиту Форта Аламо на пустое брюхо.
У меня только один собеседник, ибо Толстый лишил нас своего присутствия, а другие присутствующие лишились жизни.
– Где же Мастодонт? – удивляюсь я.
– Ищет пожрать! – пророчествует Пино. Действительно, едва он выдает столь заинтересованное и, может быть, слегка преждевременное суждение, как возникает Толстый собственной персоной.
– Пожалуйте сюда! – говорит он. – Кушать подано, баронесса.
Быстрота и натиск. Мы врываемся в кухню, где, о радость, находим несравненные вещи: окорок, сервелат, хлеб, бутылки с пивом, шоколад, пирожные!
Исступление. Нужно видеть Майти Мауса за работой! Тайфун над Ямайкой! Он заглатывает полдюжины колбасок, как вы глотали бы драже, затем атакует хлебцы, завернув их из предосторожности, чтобы они не простудились, в несколько слоев нарезанного окорока. Он всегда столь придирчив к манерам; что касается количества, тут он может превзойти любого боа, будь то констриктор или нет. Нисколько не отставая, я исследую бумагу, в которую был завернут сервелат. И подскакиваю, как ошпаренный. На бумаге отпечатаны реквизиты колбасника. И что я читаю? Готический шрифт. Ребята, это Германия!
– Что с тобой? – прожевывает Берю.
– Со мной то, что я усекаю неслыханную вещь, сын мой.
– Какую именно?
– Мы не во Франции!
Его Величество Худощавый разражается таким смехом, что выплевывает меж фальшивых сломанных зубов кусок окорока. По стене расплывается значительная нашлепка.
– Не во Франции?
– Нет, Толстый. И я не удивлюсь, если мы в Германии!
– Эй, Сан-А, а может, на твою тыковку все еще действует снотворное?
– Точно говорю! Наш искусственный сон был значительно дольше и глубже, чем мы думали. Они перевезли нас в окрестности Франкфурта.
– Что?
– Посмотри на обертки мясопродуктов. Он разглядывает и пожимает великолепными плечиками.
– Согласен, ну и что это доказывает? Кто-то мог им привезти все это из Германии. Ты думаешь, Тонио, нельзя приволочь оттуда колбасы? Я вот каждый раз, проезжая через Лион, покупаю сосиски. А свежие сосиски – продукт деликатный, не любят перевозки.
Я обрываю его, как обрывают надоевшую нитку.
– Соображайте, ребята: пиво тоже немецкое! Шоколад! И хлеб не похож на тот, что клюют в Париже! Потом еще моя попытка телефонного разговора. Ответила мне телефонистка, но живет она не в Воскрессоне, даю голову на отсечение! Еще: у наших тюремщиков в загашнике были только немецкие деньги. Это меня удивило! У всех трех! Ничего, кроме немецких марок, а? И мебель в этом бараке, вам что, она кажется французской?
Тут уж они заколебались, и Толстый стал чавкать медленнее. Он встает и подходит к окну. Мы находимся в парке. Больше пока сказать нечего. За окном сосны; тоже ничего особенного.
– Надо выяснить! – решает Берю. Он прячет одну плитку шоколада в карман, другую – в рот и выходит.
Я решаю сопровождать его.
Поместье, где мы находимся, весьма велико. Оно занимает по меньшей мере три гектара леса. Перед фасадом простирается широкая эспланада, поросшая сорняками. Пересекая ее, попадаешь в аллею, задуманную для верховых прогулок, но заброшенную и ставшую тропою джунглей. Через двести метров мы выходим к чугунной решетке. Старый колокол с оборванной цепью тихо раскачивается на ветру.
За решеткой проселочная дорога. Только мы хотели открыть ворота, слышится шум мотора, и мы прячемся за куст. Это почтальон. Он проезжает на черном мопеде, гордый, как синяя борода. На нем немецкая форма.
– Теперь ты убедился, святой Томас?
– Что за история! – выдыхает Его Невежество. – По какому праву эти дерьмаки нас экспроприировали? Им повезло, что они подохли, потому что шуточки в таком духе я, Берю, терпеть не могу! Что теперь петрить будем?
Я рассматриваю его. Он не очень-то хохо, наш Ужасный. Вообще-то Толстый не приносит больших доходов муниципальным баням, но иногда ему случается смачивать сопатку и дважды в неделю бриться. Сейчас же он нисколько не чище мусорного бака. А я выгляжу немногим лучше. Да, "отдохновение" в подвале не прибавило реноме французской полиции.
– Надо немного почиститься, – решаю я, – и сваливать. Нет смысла из-за этой истории устраивать тарарам в Германии. Четыре охладевших туши на полу – это слишком, будет скандальчик, если коллеги установят, что эта охотничья сцена – из моей жизни.