Он останавливается.
- Но это не подтвердилось. Тайна, Сан-Антонио. ТАЙНА!
- А если мы посетим Фуасса? - подсказал я.
- Когда?
- Да прямо сейчас. Тут ведь почти рядом. До Воскрессона восемь километров.
- Для чего?
- Разнюхать. Если в расследовании нет никаких позитивных элементов, пробуют прочувствовать атмосферу. Метод Мегрэ, Пинюш. Цедишь кружку пива, разглядывая окружение хозяина бистро, и все усекаешь. Вот уже тридцать лет, как Сименон нам это объясняет.
- Ну что ж! Идем, - вздыхает он. - Только пришел - опять идти.
Аллея Козлят окаймлена кокетливыми усадьбами.
- Здесь, - говорит Пинюш. - Нормандский домик. Там, справа.
Низкая стена, деревянный портал, окрашенный под кованую сталь, лужайка в глубине сада, очаровательное жилище, фасад которого украшен орнаментом деревянных балок в нормандском стиле...
Звоним.
Через какое-то время отзывается замогильный голос, который осведомляется, кто там. Тут я замечаю маленькую медную решетку домофона над кнопкой звонка.
- Это месье Пино, - блеет Бесполезнейший. Щелчок. Дверь открывается. Мы продвигаемся приятной аллеей, присыпанной розовым гравием, поскрипывающим под ногами.
- Слушай, он выгодно продал свою спальную фабрику, наш папаша Фуасса, мурлычу я. - Симпатичное владеньице.
Парадная дверь открыта, и в прямоугольнике золотистого света нас ожидает массивный силуэт. По мере приближения я улавливаю границы контура и, в конце концов, устанавливаю, что это женщина. Солидная бабенка! Сложена, как гренадер, почти с такими же усами, волосатыми ногами и видом "попробуй только высморкаться в мою занавеску".
- Это дама, о которой я говорил, - объявляет Пинюш. - Комиссар Сан-Антонио, мадам!
После закончившихся представлений на высшем уровне сия матрона протягивает мне ладонь, огромную, как площадь Триумфальной арки. Я с опаской вкладываю в нее свою, и не зря, поскольку доблестная людоедка почти ее расплющивает. Таких людей можно приветствовать рукопожатием только приходя вместе с костоправом. Я тайком массирую фаланги и ногти, и мы проникаем в холл с меблировкой в стиле вроде бы рококо.
- У вас есть новости? - беспокоится людоедка.
- Еще нет-с, - извиняется Пинюш. - Мой друг комиссар Сан-Антонио хотел бы кое-что уточнить. - Господин Фуасса дома?
- Он в постели.
- Ему не стало лучше, с тех пор как мы расстались?
- Немного лучше, дыхание подвосстановилось, но когда наступает криз, то у него бедного это на весь день. Я предупрежу его, что вы пришли...
Повелительным жестом она указывает на стулья и линяет. Вместо того чтобы сидеть, я обхожу комнату.
Она такая же тусклая, как сам Фуасса. Жилье затрапезного рантье. Я заключаю, что эта история с таинственными деньгами должна потрясти существование дражайшего человечка.
- Это и есть его домоправительница? - осведомляюсь я, указывая рассеянным жестом на дверь, сквозь которую исчезла людоедка.
- Ага. Ну как, неплохо?
- Хиловато для собора, но слишком для башни, - объявляю я.
Пинуш пожимает своими солидными плечами иззябнувшего журавля.
- Ты не изменился, - бормочет дорогая реликвия, - у тебя всегда так, если представительница прекрасной половины не похожа на образец с обложки модного журнала, ты становишься к ней безжалостным.
Телеящик работает, но, когда мы позвонили, людоедка, видимо, уменьшила звук. Звучит едва слышное мурлыканье. Я поворачиваю соответствующую ручку до нормы. Благодаря этому мини-жесту звучит вновь теплый голос Елисейских полей и Монмартра.
На ринге два пузатеньких толстяка в виде музыкально-разводного ключа раскачивают друг другу сцепленные кисти рук, в то время как публика обзывает их дерьмом и призывает судью срочно сбегать в туалет. Несколько пролетевших цитрусовых орошают антагонистов соком.
Более толстый вцепляется зубами в пупок другого, чтобы отвинтить его, но первоупомянутый выкручивается из подобной плохой позиции, молотя плешь противника пятками. Затем оба выпрямляются. Можно сказать, две гориллы, переодетые борцами. У них физиономии, способные спровоцировать преждевременные роды и вылечить икоту.
- У нас тоже есть теле, - сообщает Пино, - но уже несколько дней как испортился. Похоже, что сдала катодолическая трубка.
Я замечаю, что перед телевизором стоят два кресла. На подлокотнике одного - пепельница, в которой тлеет сигарета. Людоедка балдела перед экраном. Борцы должны ее возбуждать. Я, впрочем, ее представляю там, на ринге. Двойной нельсон, ножницы, четвертование, захват кисти, удар ногой в лоб - это ее стихия. У нее мускулистые руки и крепкий дельтообразный зад. Появись такой краб на ристалище - это вам не пикничок с девочкой при полной луне!
Я продолжаю умирать со смеху наедине с собой. У меня это бывает. Начну придумывать, и сплошная умора. Но мои забавы прерываются прибытием паровозика. На момент показалось даже, что я на желдорожном переезде. Я отступаю назад, и Фуасса въезжает. Астматический криз еще с ним. Он входит, согнувшись вдвое и держась за грудь. Дышит со свистом, сердце работает как шатун. Он кивает нам балдой и обрушивается в кресло. Потом вытаскивает из кармана халата маленький пузырек с резиновой грушей на горлышке и пшикает себе в выхлопную трубу. Мало-помалу его дыхание восстанавливается.
- Эта лестница, - бормочет он.
- Не нужно было беспокоиться, - говорю я с жалостью. - Мы могли бы и сами добраться до вашей комнаты.
Он улыбается нам, делая едва уловимый жест рукой.
- Когда-нибудь я там и останусь, - пророчествует он. - Вы хотели со мной поговорить?
- Я бы хотел взглянуть на остальные банкноты, - говорю я. - Это возможно?
- Конечно.
- Вы их не положили в банковский сейф! - удивляюсь я? - Не очень-то осмотрительно хранить дома такую сумму наличными.
- У меня домашний сейф. К тому же я жду, что в любой момент за деньгами придут.
Он набирает в грудь воздуха и кричит:
- Мадам Ренар!
Это входит в ритуал показа собственного достоинства. Он путается с усатой и даже в чем-то зависит от нее, но, когда гости "у домэ", он зовет ее мадам Ренар.