Кому? Бате? Валентину? О, так много людей, которые не поймут — даже не знаю, кого выбрать.
— Чел. Пожалуйста-блин-пожалуйста.
— Не расскажу. В итоге-то про маму чё?
Диана едко улыбается одними губами и убирает с лица чёлку.
— Так интересно?
Она злится. Точно злится, но я не понимаю, за что.
— Тебе неприятно об этом говорить?
Диана фыркает.
— Я счастлива об этом говорить! Давай! Конечно! Мы же такие друзья, что делимся всем с утра до вечера!
Ответное раздражение вскипает в горле, но я удерживаю его. Диана с минуту смотрит на меня, затем вскидывает руки — как бы сдаётся.
— «В итоге», нашли на камере. Перрон — вагон — она садится. Тю-тю!
— К-какой камере? — не понимаю я.
— Вокзала.
— Чё?
— У нас та-ак много вокзалов.
— То есть, она уехала?
— Я откуда знаю? — Диана сердито взмахивает рукой. — Кассиры её не помнят. На паспорт билета нет. Но есть камера.
Голос Дианы будто врезается с размаху в стену. Она с шумом выдыхает носом.
— Я смотрела запись. Не знаю. Одежда похожа и силуэт. И лицо… эм-м, обрис. Так это называется? Обрис или абрис? Только сумки нет, а куда мама без сумки?..
Диана идёт к матрасу и попой плюхается на него.
— В общем, так я доехала до станции Полный пиздец.
Я облизываю пересохшие губы.
— Не матерись.
— Иди на хер.
Фраза должна звучать шутливо, но в глазах Дианы сквозит раздражение. И это грустно, это угнетает, это куда хуже топора в рёбрах.
Я смотрю на дверь. Выключатель света заклеили скотчем, так что лампы под потолком — если бы электричество дали — не погасишь. Как в первое исчезновение Вероники Игоревны, хотя столько лет прошло, хотя здесь не наш дом, и она никогда не зайдёт сюда.
Ох… ударьте меня чем-нибудь тяжёлым.
— Ладно… дела. Сегодня ещё дела.
— Я не держу.
— Ага.
— Возьми лекарства. Я же тебе… Для тебя…
Диана неопределённо тыкает в сторону бинтов и бутылочек.
Я молча, глупо смотрю на неё, и что-то нехорошее — пауком, задыхающимся в банке, — скребётся в груди.
— Ты, ну… ты вернёшься в гимназию?
Диана ложится спиной на матрас и с нарочитым вздохом вытаращивается в потолок.
— Чё? — Я вопросительно дёргаю плечами.
— О, не знаю. Одни и те же блядские прошлогодние предметы в одном и том же блядском прошлогоднем порядке.
— Не матерись…
— Раз в четверть пиздопляски в актовом зале, где какой-то прыщавый мудень, который на год младше, будет щупать мою грудь. Нет её у меня, нет!
— И поэтому надо свою жизнь прокакать?
Диана моргает.
— Моя жизнь, мне и прокака… кивать.
— Не будь ребёнком.
— Не изображай взрослого, — огрызается Диана и резко садится. — Ты для этого меня искал? Срать в мозги? Спрашивать про мою маму, будто я мало про неё думаю? Прочитать свои нотации? О, как я по этому скучала!
— Я уже говорил, зачем.
— Тогда пошли меня, как следует, — она пальцем тычет себе в грудь, затем на дверь, — и вали на хер.
— Сама вали! — не выдерживаю я.
— Это. Моя. Комната.
«Это комната на заброшенном складе», — хочу я съязвить, но чудом сдерживаюсь и говорю другое:
— Вот и замечательно. Пообщались. Можешь послать меня ещё пару раз, у тебя это хорошо получается. Пока! Удачи! Всего хорошего!
Я разворачиваюсь и с грохотом открываю дверь. Руки чешутся от желания дёрнуть выключатель — оборвать слои скотча и погрузить каморку в немое забвение.
Но ведь электричества нет.
Она и так застыла в этом немом забвении. В безвременье. В беспространстве.
В темноте и пустоте.
Я отворачиваюсь от заклеенного выключателя и медленно, ощупывая ступеньки, спускаюсь по лестнице.
— Не уходи, — доносится голос Дианы, и следом раздаются шаги. — Пожалуйста. Я… я тут торчу днями и ночами — крыша едет. Сама не знаю, что несу.
Лицо моё будто ошпаривает кипятком. Смысл слов доходит с трудом, обрастая страхом и грустью. Я снова зачем-то вру о «делах», которых не существует, а в голове так и подрагивает образ заклеенного выключателя. Он зовёт. Нет, призывает. И я хочу его услышать. Хочу остановиться, вернуться, вытащить наружу, вырвать из скотча, из себя этот чёртов выключатель со всеми его кишками, мясом и нервами, но какая-то сила, какая-то тупая, упорная сила тащит меня прочь.
Сон третий
Мёртвые птицы
1) Я не выспался. Как говорится, мой кофе срочно нуждается в кофе;
2) в первую половину ночи я продрых часа два от силы, и мне снились не заливные луга, а чёрно-белая девушка без лица;