— Ты самая лучшая, — прошептал он, снова обнимая ее. — Я никогда и никому… Прости.
— Не надо, — всхлипнула она. — Отто, я больше не буду этого говорить.
— Только не плачь.
— Не буду. — Она прижалась к нему, чувствуя, как ее тело отвечает ему. Как она загорается, все сильнее, несмотря на то, что он сказал ей практически прямым текстом, что ничего к ней не чувствует. Отто, Отто. Раз в жизни он заговорил с ней серьезно — и лучше бы он этого не делал. Лучше бы… что? Лучше бы он ей соврал? Конечно, она с радостью проглотила бы сладкую ложь, и какое-то время пребывала бы в наивной уверенности, что он ее любит, что между ними все прекрасно… Но зачем ей нужна ложь? Неужели она такая малодушная, жалкая мышь, которая не способна воспринять правду, даже если это горькая правда?
Она впилась ногтями в его плечи и зажмурилась, ощущая его мощь и жар, его силу и желание. Если бы она сразу понимала, что он ее не любит, стала бы она с ним спать? Да, стала бы. Потому что она любит его всем сердцем. Потому что такая любовь, как у нее, должна иметь свой выход, вот именно такой. То, что происходит между ними в постели, напоминает землетрясение, извержение вулкана, ураган. Она открыла глаза, жадно вглядываясь в его лицо. Его глаза закрыты, он не останавливается, тяжело дышит, прикусил губу. Еще, еще, еще, сильно, глубоко… Его ресницы поднялись, и их взгляды встретились. Его карие глаза потемнели… О Боже, Отто… Она закричала, выгибаясь под ним. Как всегда, он не смог и не захотел отпускать ее одну. Сжав ее в объятиях, задыхаясь, он прошептал ее имя и уронил голову на ее плечо. О, Рене…
Что мне делать? — думала она, перебирая его густые светлые волосы, пока он пытался отдышаться, обняв ее — уязвимый и удивительно беззащитный в этот момент. Сначала ей казалось, что раз он ее не любит, уже ничего хорошего быть не может. Ей хотелось вернуться домой, в Цюрих, залезть под одеяло и плакать, пока она не умрет, а потом она подумала, что Отто Ромингеру точно не нужна малодушная мышь, которая спрячется в нору, чтобы оплакивать отсутствие любви. Она должна принимать от него все, что он сочтет возможным ей дать. Только так. Пусть бороться за него бесполезно, но сдаваться без боя она точно не намерена! Ведь он — тот, кто заставил ее стать женщиной, причем не просто существом женского пола, а той женщиной, которая могла составить пару настоящему мужчине. Она уже думала об этом много раз. А настоящая женщина, которая достойна Отто, не поднимает лапки кверху. Ее любви хватит на двоих. Она будет с ним, пока он этого захочет. А там — видно будет. К тому же, она вдруг вспомнила совсем другого человека, вспомнила его шепот: «Я люблю тебя, девочка»… а чуть позже тяжелый удар, который разбил ей лицо, бросил на пол, страшную боль, которую он причинил, разрывая ее. Изнасилование. Лучше уж как Отто. Он не врет о любви, но и не делает ей ничего плохого.
Он поднял голову и поцеловал ее в губы, глядя ей в глаза. Она улыбнулась ему своей озорной, веселой улыбкой, и он с явным облегчением ответил. А потом прошептал:
— Противная девчонка.
— Почему это?
— Потому что я опять из-за тебя забыл про резинку.
— Ой, не вали с больной головы на здоровую! — Ей казались смешными все эти разговоры про резинки — она была очень подкованной девушкой, пусть никакой практики, но уж теорию-то знала на пять с плюсом. Неделя до месячных и неделя после — безопасно. Две недели посередине цикла — тут уже есть риск. Она ехидно добавила: — К тому же, утром ты тоже забыл. Подумай, сколько ты экономишь на резинках!
— Какая экономичная, — он прищурился.
— Я охренительно экономичная.
Он среагировал мгновенно:
— Фи, что за выражения? Как-то даже странно слышать из такого девственного ротика.
— Что-то я сомневаюсь, что у меня осталось после последних двух дней хоть что-то девственное.
Он развеселился и охотно воспользовался очередной возможностью поддразнить ее:
— Сходу могу назвать два места.
— Ты меня разыгрываешь!
— Ничего подобного. Спорим?
— Спорим! На что?
— На щелбан.
— Ух я тебе и всыплю! — обрадовалась Рене.
— Знаешь, как говорил мой дед? — коварно улыбнулся Отто. — Из двух спорщиков всегда один — жулик, а второй — дурак. Тебе это о чем-нибудь говорит?
— О том, что я тебе наваляю фофанов.
— Малыш, я тебе одолжу свой шлем, чтобы мой фофан не закончился для тебя сотрясением мозга. Мне лично кажется, что быть жуликом предпочтительнее, чем дураком. Неужели в твоей куче трэша ты не вычитала, что таких мест у женщины — три?
— Как это три?
— Первое ты знаешь, и оно у тебя уже никак не девственное. Второе — твой нахальный рот. Им мне определенно хотелось бы заняться. И третье — задница, которой от меня совершенно ничего не угрожает, кроме пары шлепков, — он смачно похлопал ее. — Вот так. Два неосвоенных места, где мужчина еще не побывал. Ну? Подставляй лоб.
— Мы же целуемся! — Рене покраснела от смущения, когда он перечислил три места.
— Ты что, правда не понимаешь?
— Что я не понимаю?
— Хорош придуриваться! Я не верю, что ты этого не знаешь.
— Да чего я не знаю, Отто?
— Тебе ни о чем не говорит название «оральный секс»?
— Мы орем.
— Черт подери, Рене! Теперь придумай какой-нибудь прикол насчет слова «минет».
— А-а, да, я что-то читала, только думала, что это извращение.
Он с хохотом повалился на кровать:
— Черт, да, извращение. И еще какое! Им занимается процентов 99 пар на свете.
— Тебе это нравится? — с любопытством спросила она.
— Найди хотя бы одного мужика, которому бы это не нравилось.
Она проворчала:
— Можно подумать, я кого-то знаю, кроме тебя.
— Кого-то знаешь, — неохотно заметил он. — У тебя ведь кто-то был до меня.
— Можно подумать, тебе есть до этого дело! — Рене исподлобья посмотрела на него.
— Прости. Конечно, я не имею права тебя спрашивать.
— Имеешь, — она уткнулась в его шею. — Отто, я бы все отдала за то, чтобы никого до тебя не было.
— Рене, я вовсе не собираюсь…
— Меня изнасиловали, — сказала она, ужасаясь сама своим словам. — Больше никого не было. Ты — первый и единственный мужчина, которому я дала добровольно, потому что хотела этого.
— Прости, — пробормотал он, обнимая ее.
— Я не хочу об этом говорить. Если хочешь, ставь свой щелбан.
— И поставлю.
— И ставь.
Он отвесил ей легкий, совершенно неощутимый щелчок по носу:
— И поставил.
— А третье место — это зачем?
— Ну есть и все. Это не всем нравится и не все это делают. Я, к примеру, нет.
— Значит, ты тоже в каком-то смысле девственник? — развеселилась она.
— Ну да, так и есть. И таковым собираюсь оставаться всю жизнь.
— А во сколько лет ты потерял невинность? — с интересом просила Рене. Он приподнял ее лицо и чмокнул в нос:
— Какая же ты любопытная!
— Ну скажи. Пожалуйста. Сколько тебе было?
— Не скажу. Ты придешь в ужас и убежишь, а я еще с тобой не проделал и половины запланированного.
— Никуда я не убегу. Ну, сколько?
— Двадцать один с половиной.
— Врешь!
— Восемь.
— Иди к черту!
— Двенадцать, — Это как раз и была чистая правда, но она не поверила:
— Не смешно!
— Ни хрена не смешно, — согласился он, старательно сдерживая смех. — Когда она тебя на голову выше и все равно пищит «ой, какой ты большой мальчик!», тут не до смеха.
— Тебе было шестнадцать, — заключила Рене. — Ну в крайнем случае пятнадцать. Раньше не бывает. — видать, авторы трэша понятия не имели о том, во сколько лет мальчик может заняться сексом.
— Угу. — Он обнял ее и перекатился вместе с ней так, что она оказалась лежащей на нем сверху. — Поехали поужинаем. Тебя обязательно надо подкормить, а то ты вон совсем тощая.