— Да, я ему верю, — сказала Дженет присяжным.
— Несмотря на долгое молчание и отсутствие физического насилия?
— Это вполне объяснимо.
— Да, — сказал Элиот. — Ваша вера заставляет вас игнорировать любые несоответствия.
— Протестую. Недоказуемо.
— Протест принят, — сказал судья Хернандес. — Не спорьте со свидетелем. Прошу не учитывать последнее замечание, — добавил он в адрес присяжных. Как будто можно было просто забыть сказанное.
— Я хочу выяснить, лжет ли Томми, — сказал Элиот. Чувствуя, что я закипаю, он поспешил добавить: — Учитывая ваш многолетний опыт и сотни пациентов. Поясните, пожалуйста, что бы вас навело на мысль, что ребенок лжет?
— Ну, искажение фактов, например. Минимум упорства, когда в нем сомневаются.
— Как Томми, — внезапно сказал Элиот.
Дженет нахмурилась.
— Нет, — сказала она.
Элиот не унимался, он, казалось, пытался воскресить нечто в памяти доктора.
— Ведь были случаи, когда он отказывался от своих слов, признавался во лжи?!
Дженет, нахмурившись, покачала головой.
— Он ни разу не говорил, что ошибся? Что между ним и Остином Пейли ничего не произошло?
— Никогда, — твердо ответила Дженет.
Элиот в недоумении уставился на Дженет. Я похолодел. Элиот не задавал пустых вопросов. Он что-то припас.
После того как весь зал оценил его удивление, Элиот взял себя в руки.
— Тогда что еще? — спросил он. — Что укажет вам на то, что ребенок говорит неправду?
Дженет задумалась. Я хотел помочь ей, но не имел повода для протеста. Вопросы были обоснованными.
— Оговорки, — наконец произнесла она. — Если ребенок упускает важные моменты, это безусловно указывает на то, что он говорит неправду.
— Пытается, — с готовностью добавил Элиот. — Забывает детали.
— Ну, конечно, иногда память нас подводит, и часто дети забывают…
— Доктор, — мягко произнес Элиот, — вы снова оправдываете его.
— Протестую.
— Протест принят. Пожалуйста, не принимайте во внимание.
— Я говорю о самом факте изнасилования, доктор, — продолжил Элиот. — О внешности преступника. Сначала ребенок убежден, что его изнасиловал этот человек, потом указывает на другого, затем возвращается к первоначальным показаниям, это ли не настораживает?
— Да, безусловно. Но дети менее точны в деталях, чем взрослые.
— Они ведь иногда лгут, правда, доктор?
Ей следовало сказать «да». Отрицательный ответ пошатнул бы ее авторитет. Но ожидаемое «да» косвенно подтвердило бы, что и Томми мог солгать.
— Да, — ответила доктор Маклэрен.
Элиот не сразу отступился. Он несколько минут сидел молча, давая волю нашей фантазии обратиться мысленно к маленьким врунишкам и тому вреду, который они приносят. Когда очередь дошла до меня, я выпалил:
— Но ведь вы не думаете, что Томми лжет, доктор Маклэрен?
— Нет.
— Отсутствие физических повреждений, — спросил я озабоченно, — редкое явление?
— Напротив. Это нормально. — Дженет села на своего конька, утверждая, что признаки насилия на теле жертвы не обязательны.
Я позволил ей углубиться в историю вопроса, пока тема не была исчерпана. Думаю, мой следующий вопрос несколько удивил ее.
— Можно ли сказать, что дети часто с недоверием воспринимают взрослых, доктор?
— Я такого не наблюдала, — сказала она.
Меня не удовлетворила расплывчатость ответа.
Дженет отмела сомнения и продолжила более уверенно:
— Дети обычно приравнивают всех взрослых к родителям. Они хотят быть на них похожими в буквальном и переносном смысле. Когда малыш напуган или обижен, он инстинктивно кидается за защитой к взрослому. Так он поступает всегда, пока кто-то не злоупотребит его доверием.
— Что сбивает ребенка с толку?
— Рушится незыблемость его внутреннего мира, — подытожила Дженет.
— Обжегшись однажды, ребенок уже не знает, кому можно доверять?
— Да, точно. Ему не к кому обратиться.
Я покончил с вопросами. Элиот не возражал тоже. Было около шести, присяжные устали. Я удивился, когда Дженет отпустили и судья Хернандес вопросительно уставился на меня. Я наклонился к Бекки.
— Я что-то не так сделал?
Она показала мне свою копию обвинения, где подчеркнула все детали преступления, которые мы осветили в ходе свидетельских показаний. Оставалось надеяться, что мы сумели убедить присяжных.
Меня угнетала неизвестность и не позволяла сказать то, что я собирался.
— Обвинение закончено, ваша честь.
Судья коротко кивнул, повернувшись к Элиоту.