— Меня больше не интересовала эта недвижимость.
— Ты позже встречался с Томми?
— Нет. Я вообще мало с ним общался.
Я кивнул, удерживая взгляд Остина. Он не отвел его.
— У меня нет вопросов, — смирился я.
Элиот задал пару вопросов, подтверждающих невиновность Остина. Ничего нового. Я не стал предпринимать бесполезных попыток. Покидая свидетельское место, Остину с трудом удавалось сохранять невозмутимость. Я сумел вывести его из равновесия, и всего-то. Малое утешение! Дело не продвинулось ни на йоту.
Трудно было определить, какое впечатление он произвел на присяжных. Оставалось дожидаться их вердикта. Обычно, сравнивая показания ребенка и взрослого, их симпатии оказывались на стороне последнего. Остин был вполне убедителен. А словам Томми противостоял Мартин Риз. Двое взрослых против мальчика.
— Вызывайте следующего свидетеля, — нетерпеливо произнес судья Хернандес, ему явно хотелось быстрее свернуть это дело.
По сложившейся практике допрос обвиняемого обычно откладывается на конец процесса, чтобы его слова запали в душу присяжных. Элиот отступил от правил. Поднялся Бастер Хармони, довольный тем, что наконец получил возможность покрасоваться на публике.
— Защита вызывает Мэйми Куинн, — сказал он.
Я в изумлении уставился на Элиота. Он изучал пылинку на столе, как будто не слышал слов Бастера. Затем поднялся вместе с Остином и обернулся к проходу, по которому двигалась Мэйми, его жена в течение уже сорока лет. Мэйми была женщиной внушительных размеров и вызывала у меня в памяти образ бабушки, одета она была в неизменное платье в цветочек, но оставила дома традиционную шляпу для официальных случаев. Я машинально поднялся при ее приближении. Вместо приветствия Мэйми улыбнулась мне. Увеличенные линзами голубые глаза смотрели на мир открыто и наивно. Она была воплощением душевного спокойствия. Мне так и не удалось уловить реакцию Элиота, зато Бастер не скрывал своей радости.
Сомнений не оставалось, Мэйми была в курсе той старой истории, когда Элиот фактически предал малыша Остина. На ней тоже лежал отпечаток вины по отношению к нему. По Остину было трудно определить, что он чувствует. Он сидел прямо, с плотно сжатыми губами. Я внутренне напрягся. Бастер попросил Мэйми назвать себя, а я даже не удосужился взять в руки блокнот. Бекки коснулась моей руки и прошептала:
— Я.
Я ответил отказом и потянулся к блокноту.
— Это мое, — прошептал я.
Бекки не собиралась уступать мне.
— Я возьму ее на себя, — настойчиво произнесла она. — Я ей ничем не обязана.
Бастер задавал формальные вопросы. Мэйми обстоятельно отвечала, а я обратился к Бекки.
— Будь внимательна, — сказал я. — Она ошибается, но не лжет.
Бекки кивнула. Она сосредоточилась на свидетельнице. Я метнул взгляд на Элиота. Он делал пометки в блокноте и поглядывал на Мэйми, как будто она была ему чужой. Я щелкнул костяшками пальцев и внимательно прислушался к тому, что говорила Мэйми, не верить ей было трудно.
— Мэйми Куинн, вы знакомы с человеком, который сидит рядом со мной? — спросил ее Бастер.
— Конечно. Это Остин Пейли. Здравствуй, Остин.
— В каких вы отношениях? — задал следующий вопрос Бастер.
— Он друг нашей семьи на протяжении многих лет, — с улыбкой произнесла Мэйми, — друг Элиота и мой.
— Так вы часто видитесь?
— О, очень часто. Мы доверяем ему.
Бастер удовлетворился ответом, но не стал развивать тему дружбы, чтобы присяжные не решили, чтобы Мэйми обеляет Остина. Бастер старался избегать лишних подробностей.
— Вы помните день двадцать третьего мая тысяча девятьсот девяностого года, миссис Куинн? — Он назвал трагический день для Томми.
— Да.
— Где вы были?
— Я весь день провела дома.
— Ваш муж был с вами?
— Нет, Элиот работал.
— Он к тому времени был уже на пенсии, правда? — гнул свою линию Бастер.
— Он покинул прокуратуру, — мягко поправила его Мэйми, — и занялся частной практикой. В тот день он был в своем офисе.
Мэйми вывела Элиота из игры. Она защищала его от предвзятости, как и от прошлого. Я шепнул Бекки:
— Элиот не будет свидетельствовать, я уверен, используй это.
Бекки кивнула. Ей нужна была зацепка, чтобы провести перекрестный допрос, а я знал Элиота. Он не пойдет на лжесвидетельство, даже ради Остина. Пока что Элиот ничем не выказал своего отношения к происходящему.
— Вы провели весь день в одиночестве? — спросил Бастер. Он оседлал своего конька, расправил плечи, обращаясь к Мэйми, щурил глаз, громко и четко выговаривал каждое слово, как будто обращался к иностранцам.