— В чем дело? — спросил я, но они не хотели говорить.
Мы с Викки одновременно потянулись к последнему куску мяса, я вилкой, она палочками.
— Бери, я не хочу, — отказался я.
В знак подтверждения я похлопал себя по животу.
— Эй, по телевизору вы неплохо смотрелись, — поддела меня Викки. — А говорят, на экране увеличиваешься в объеме на десять фунтов.
— Только если ты в одежде, — ответил я.
Она сказала Дэвиду:
— Видишь, я говорила тебе, что он из-за одежды так смотрится.
— Как? — спросил я, оценивая свой внешний вид. — У меня какие-то огрехи?
— Разве Дэвид не изменился к лучшему, с тех пор как я таскаю его за собой по магазинам и покупаю ему одежду? — вопросом на вопрос ответила Викки.
Я посмотрел на Дэвида. Она была права. Даже помятая в конце дня, его рубашка не только прекрасно смотрелась, но и скрывала врожденную бледность. И пиджак не висел мешком, как будто с чужого плеча. Я пытался вспомнить, когда он перестал одеваться как подросток. Но дело было не только в одежде. Дэвид, казалось, обрел уверенность в себе. Он откинулся на спинку стула и кидал реплики, когда считал нужным. Он не взвешивал каждое свое слово. Он изменился совсем недавно, обрел раскованность и убежденность в правильности своих поступков. Казалось, Дэвид наконец вырос и отказался от детских замашек. Даже люди, недавно повзрослевшие, понимают, что и они иногда ошибаются.
Мы потягивали вино. Я не спешил с заключительной речью. Дэвид и Викки, похоже, не торопились расстаться со мной.
После того как нам принесли счет, Дэвид задумался и смущенно произнес:
— Ты не спросил ничего о маме.
— У меня свои источники информации, Дэвид, целый штат осведомителей, тебе не нужно быть одним из них.
Он с облегчением вздохнул.
— У нее все в порядке, — сказал он. — Она, похоже, счастлива.
— Я рад.
Они переглянулись с Викки, и Дэвид добавил:
— Но я не уверен, счастлива ли она от того, что все идет хорошо, или от того, что не все так плохо.
— Что? — не понял я его мысли.
Он ответил:
— У нее появился друг. Она то проводит с ним слишком много времени, то вдруг тормозит, как будто не хочет торопиться.
— Ну, думаю, это…
— Думаю, ей нравится его дразнить, — доверительно шепнула мне Викки.
Я решил не темнить.
— Знаешь, какое это доставляет удовольствие, Викки?
Она по достоинству оценила мой ответ. Мы рассмеялись.
— У меня имеется кое-какой опыт на этот счет, — сказала она, потрепав Дэвида по плечу.
Он подмигнул ей.
— У меня тоже.
«Черт», — подумал я. — Мне начинает нравиться это женщина".
Дэвид, похоже, был солидарен в этом со мною. Удивительно, как все устроилось без моей помощи!
В день выборов я отправился на службу, но не сидел в кабинете. Я неторопливо прошелся по этажам старого и нового зданий, заглядывал в залы суда, вспоминал прошлое. Здесь я провел свое первое дело. Это мой старый офис. Под эту лестницу я зашвырнул свой дипломат после самого горького поражения. Человек оставляет свои следы повсюду, но и сам получат отметины, я буду помнить эти стены, даже если покину их. Крах для меня состоял в том, что меня хотят изгнать из привычного мира, законы которого я знал лучше других. И делают это безмозглые чужаки.
В шесть часов я покинул свой кабинет и направился в гостиницу «Менсер», что в нескольких кварталах от Дворца правосудия. Там меня ждал Тим Шойлесс со взятым напрокат костюмом. Заодно, в надежде на победу, он арендовал и зал для моих сторонников.
На лестнице меня не слишком дружно приветствовали организаторы выборов, что вовсе не способствовало улучшению настроения. Я не стал заходить к Тиму.
К семи часам все завершилось, и мы узнали первые результаты. Выборы не стали значительным событием, тем более в год президентской гонки. На экране высветились цифры. За меня было отдано пятьдесят три процента голосов, сорок семь процентов проголосовали «против».
Все молчали, пришлось мне открыть рот.
— Маловато.
Шла первая стадия голосования, окончательных результатов приходилось ждать. Консервативная северная часть Сан-Антонио, в поддержке которой я был уверен, по традиции голосует вначале. Судя по предыдущим баталиям, я набирал голоса в первой части, которые потом терял при поступлении окончательной информации. Преимущество в шесть процентов было ничтожным.
Час спустя я закрылся в комнате, чтобы никто меня не беспокоил.
Странно, но мои мысли занимали не выборы, а Остин Пейли. Я избегаю похорон. Я всегда боялся, что человек, которого я хорошо знал, запечатлится в моей памяти только на смертном одре. Я думал об Остине, перебирал в памяти последние несколько недель, когда он был обвиняемым, а я прокурором. Но нас с Остином объединяло общее прошлое в течение двадцати лет. Мы не были близкими друзьями, судя по всему, что я узнал, таковых у него и вовсе не было. Но он обладал замечательной чертой, он притягивал людей, обращал в свою веру. Не я один поддался его очарованию. Я вспомнил эпизод десяти— или двенадцатилетней давности. Остин защищал обвиняемого. Я стал свидетелем его переговоров с прокурором — докой в своем деле. Прокурор настаивал на тюремном заключении для его подзащитного, и тут начался торг. Хотя это слово грешит против истины в случае с Остином. Он был виртуозом переговоров. Остин непринужденно принялся перечислять содержимое бара в доме его подзащитного. Солидное собрание, но и его не хватит скрасить долгие ночи в тюрьме. Вдобавок он шепнул на ухо прокурору:
— Скажу вам по секрету, я тоже был на той попойке. Хорошо, что меня не арестовали.
Прокурор улыбнулся его шутке. В считанные секунды Остин перетянул грозного противника на свою сторону. В дальнейшем преступление уже рассматриваюсь как заурядное событие. Угроза тюремного заключения отпала. Заметив мой пристальный взгляд, он подмигнул за спиной прокурора, включив меня в заговор. Вся жизнь Остина строилась на недомолвках и тайнах, которые впоследствии оказывались блефом. Или нет. Он был сложным человеком. Мне не понравилось, каким простаком его изобразили в некрологе.