Когда машина остановилась, они оказались в страшном лесу, где тени и деревья напоминали скрюченные пальцы. Кевину было не по себе, а мужчина начал терять терпение. Он уже не мог обращаться с малышом вежливо.
Кевин вздрогнул, воспоминания о боли и страхе отразились на его лице. Он заплакал. Он плакал до конца интервью.
— Мы уехали, — наконец сказал Кевин. — Он все время просил прощения и купил мне мороженое.
Я перемотал пленку, будто собираясь прокрутить снова. Вместо этого выключил телевизор, и экран утонул в темноте. Воцарилось молчание. Я смотрел на погасший экран. Я не повернулся к Элиоту, пока не включил лампу. Свет, казалось, захватил его врасплох.
Его лицо было искажено, как у Кевина. В глазах стояли слезы. Остывший чай ждал его на кофейном столике.
— Он стал жертвой Остина, — сказал я, хотя подчеркивать было необязательно.
— Как ты думаешь, он говорит правду?
Элиот не потрудился смахнуть слезы.
— Чего ты хочешь? — спросил он. Это был ответ на мой вопрос.
— Я хочу рассказать тебе еще одну историю и посмотреть, скажешь ли ты, кто здесь лжет. Ты ее знаешь, но вчера мне стали известны новые факты.
Я коротко описал встречу с Остином и как он выглядел, затем повторил версию Остина о причинах обвинений против него. Элиот, казалось, не реагировал. Раз или два он жестом просил меня продолжать, не углубляясь в детали, которые он знал.
— И Остин стал обвиняемым, — заключил я. — Мальчики вроде Кевина и Томми были принуждены дать показания против него. Неужели этот ребенок, которого ты только что видел, говорил неправду насчет того, кто его изнасиловал?
Элиот покачал головой, как будто собираясь возразить. Я подождал, но объяснений не последовало.
— Скажи мне, Элиот. Остин говорил правду?
Элиот, по-видимому, меня не слушал. Его мысли были далеко. Ему пришлось приложить усилие, чтобы понять, о чем я говорю.
— Насчет пожара в общественном центре и тела, найденного в подвале? — переспросил он. — О да. Я верю, что так оно и было. Об этом поговаривали. Вполне вероятно.
Я был удивлен. История оказалась правдивой. Мне надо было многое успеть сделать. Остин будет содействовать мне, без сомнений. Если мы поторопимся, сможем…
— Но это дымовая завеса, — продолжил Элиот. — Не вижу связи с обвинениями против Остина. — Элиот буравил меня глазами.
— Но ты же помог ему, заставив невинного человека взять вину на себя. Ты пытался спасти его.
— Да, — согласился Элиот. — Мне очень жаль. Я не смогу снова тебе солгать. Но я обязан спасти Остина. Прошу тебя, Марк. Отпусти его.
Элиот уже давно не был моим боссом. Он не говорил со мной с позиции силы. Это была просьба. Я с пониманием посмотрел на него, но и только.
— Отпусти его на поруки, — умолял Элиот. — Думаю, он согласится. Он знает, что ему нужна помощь, он ненавидит то, что делает.
Он хотел продолжить, но я прервал его.
— Мне трудно будет на что-то решиться, Элиот, пока не услышу причину. И не могу представить себе причину, которая способствовала бы его освобождению.
Элиот посмотрел на меня, затем отвел взгляд. Он уже решил, как поступить, но ненавидел свое решение. Наконец он взял себя в руки.
— Я несу ответственность за Остина, — сказал он. — Я должен быть на скамье подсудимых, не он.
— Старые дела Остина не выплывут на суде, — сказал я. — Ему не с руки разглашать их, а у меня нет на то причин. Не понимаю, при чем тут ты. Эти обвинения новые.
Он покачал головой. Я замолчал. Элиот знал, что должен рассказать мне все или уйти. Уйти он не мог.
— Это самая страшная история, которая произошла со мной. — Наконец произнес он. — Никто об этом не знает, даже Мэйми.
Я много раз слышал истории Элиота. Он был ирландцем, поэтому всегда любил рассказывать, даже самые невероятные моменты, которые касались его самого. Но сейчас речь не шла об удовольствии. Он начал свое повествование безжизненно, стараясь изо всех сил не выказать своих эмоций.
— Моим лучшим другом в правовой школе был отец Остина, — сказал он. — Его звали Пенлдтон. Пен и я встретились здесь. Мы были прямой противоположностью друг другу, я был прилежным учеником, а Пен лентяем. Он был беспечен, я же ревностно ко всему относился. Поэтому мы стали друзьями. Это мне очень льстило. Ты когда-нибудь видел Пена? — неожиданно спросил Элиот. — Нет, конечно нет. Ты не намного старше Остина, не так ли? А Остин был еще мальчиком, когда я знал его отца. Иногда… — Он покачал головой. Его глаза были тусклыми, затем в них появился блеск. — Пен отличался ото всех. Все его любили. Он общался с профессорами в правовой школе, как будто был их другом, а не учеником. Мое положение в школе улучшилось только потому, что он сдружился со мной. У Пена были деньги и связи. После школы он стал работать в крупной фирме, а я поступил в службу окружного прокурора. Теперь это кажется недолгим периодом моей жизни, — вздохнул Элиот. Он пристально посмотрел на меня, оценивая, затем отвел глаза в сторону, как будто забыл о моем присутствии. — Все легко забывается. Но тогда все казалось постоянным. Мы с Пеном были лучшими друзьями. Мы встречались и делились многим друг с другом. Я только женился на Мэйми, а у Пена уже была семья и маленький сынишка. Остин, — повторил он, но не для меня. Элиот негромко произнес это имя для себя, как будто только сейчас вспомнил, что намеревался рассказать мне об этом мальчике и ради него. — Мы поладили. Пен и его жена, Джулия, Мэйми и я. Мы обедали вместе по меньшей мере раз в неделю. Затем дружба внезапно прекратилась, и Пена стало трудно застать на месте. Я звонил ему в офис, чтобы спросить, не согласится ли он со мной выпить, но его уже не было, тратой времени было звонить ему домой. Я не слишком удивился, узнав, что он и Джулия разводятся. К тому времени мы с Пеном были знакомы четыре года, думаю, я был его лучшим другом. Я догадался о случившемся по выражению его глаз. Но мы с Мэйми дружили с их семьей. Их сын называл меня дядей Элиотом. — Элиот взял чашку с чаем, но не стал пить, просто подержал ее в руках, как будто согреваясь, хотя к тому времени чай, должно быть, совсем остыл.