— Он свидетельствует о своих впечатлениях. Ваша честь, в компетенции присяжных делать выводы.
Судья Хернандес, как мне показалось, был благодарен Элиоту за явную подсказку, ему не приходилось напрягаться, чтобы придумать, как отклонить мой протест.
Элиот видоизменил вопрос.
— Как вы думаете, почему Томми решил обвинить вас в том, чего вы не совершали?
Остин, казалось, задумался над вопросом.
— Я уже говорил, мне он показался одиноким мальчиком, которому не хватает родительского тепла. Я думаю, он пытался привлечь к себе внимание.
Элиот вполне удовлетворился ответом — он выдержал паузу и произнес столь долгожданные для обвинения слова:
— Я передаю свидетеля.
Прокурор может блеснуть, допрашивая обвиняемого. Разоблачить его наглую ложь. Раскопать какую-нибудь криминальную деталь из прошлого. Прокурору доступно выявить некоторые противоречия в показаниях при слабой защите.
Остина трудно было назвать заурядным обвиняемым, а его адвокат был едва ли не лучшим в своей области.
Они не допустили промашки в показаниях. Выступали как по одним нотам. Мне просто не за что было уцепиться. Блокнот был пуст.
— Привет, Остин, — начал я.
Он вежливо кивнул.
— Привет, Марк.
— Мы с тобой давно знакомы, не так ли?
— Да. Несколько лет.
— Можно сказать, мы были друзьями. Ведь так?
Элиот спросил:
— Нельзя ли перейти к делу, ваша честь?
Слова судьи, принявшего протест, заглушили ответ на мой вопрос.
— Давай поговорим о твоем прошлом, — продолжил я. — Ты женат?
— Нет.
— А состоял когда-либо в браке?
— Не вижу смысла в таком вопросе, — вставил Элиот.
— Вы правда не понимаете, почему это может быть интересно присяжным? — спросил я его.
Элиот не потрудился ответить мне. Он вопросительно смотрел на судью.
— Протест принят, — согласился судья.
— У тебя были серьезные отношения с женщинами? — поспешил я задать вопрос Остину.
— Протестую.
— Я отвечу, — сказал Остин. Он обращался только ко мне. — Без всякого сомнения, у меня были серьезные отношения с женщинами. Но я не собираюсь выставлять их на всеобщее обозрение. Я не хочу причинять беспокойства.
— Как благородно. — Я был предельно искренен.
— Протестую, — ввернул Элиот.
— Протест принят. Держите свои замечания при себе, — приказал мне судья Хернандес. Я даже не посмотрел в его сторону.
— Ты не отрицаешь, что знал Томми Олгрена? — спросил я Остина.
— Не слишком хорошо, — осторожно начал Остин. — Мы мало общались. Я никогда не насиловал его.
— Довольно основательное знакомство в данных обстоятельствах. Ты задерживался в пустующем доме, не так ли? Сколько дней подряд ты там появлялся?
Остин пожал плечами.
— Может, раз семь. Или восемь.
— Сколько времени ты проводил в доме?
— Я думаю, не больше часа, двух. Я очень внимательно отношусь к своим капиталовложениям. Их у меня немного. Я стараюсь избегать ошибок.
— Ты не задумывался, почему тебя так хорошо запомнили дети, хотя, по твоим словам, ты появлялся там всего несколько раз и ненадолго, к тому же минуло два года с тех пор?
— Меня запомнили трое, — холодно возразил Остин, — и то, я уверен, их умело настроили. Их могли предупредить, насколько это важно.
— Они тебе тоже запали в память. По крайней мере, Томми.
Остин задумался, то ли обдумывая ответ, то ли прикидывая, как можно вывернуться.
— У меня хорошая память на лица, — наконец сказал он. — Это профессиональное.
Я сделал паузу, чтобы присяжные могли оценить ответ и задуматься: можно ли запомнить ребенка, которого видел пару раз два года назад?
— Надо полагать, детей потянуло к пустующему дому, когда там появился ты?
— Детей привлекают пустые дома сами по себе, а не новые соседи, — отмахнулся Остин.
— Справедливо, но они сторонятся незнакомых людей.
— Я не… — Остин запнулся. Вероятно, он хотел сказать, «я не замечал этого», но добавил: — Не всегда.
— Но дети приходили к этому дому и помнят, как ты играл с ними. — Я зашел с другого конца.
— Мне кажется, этого никто не утверждал, — возразил Остин. Было заметно, как он пытается сохранять спокойствие. — Я осматривал дом. Выходил во двор, но не предавался детским забавам.
— С какой стати детям играть у чужого дома?
— Дети тянутся ко мне, — слегка смутился Остин. — Так было всегда. Я преподаю в воскресной школе в приходе Святого Михаила…
— Протестую, ваша честь, — резко сказал я. — Эта деталь не имеет отношения к процессу, а является положительной характеристикой самого обвиняемого. Я вижу в этом давление на присяжных.
— Вы просили объяснений, прокурор, — сухо ответил судья. — Протест отклонен.
— Я просто хотел сказать, что мои уроки пользуются популярностью, — развел руками Остин.
— Тебе нравится преподавать, я уверен. Может, ты вождь бойскаутов?
Я сумел вывести Остина из равновесия. Он прикрыл глаза, чтобы скрыть злобный взгляд, брошенный в мою сторону. Справившись с собой, он виновато посмотрел на присяжных.
— Нет, — тихо сказал он.
— Ты опровергаешь показания Томми Олгрена?
— Конечно, — твердо ответил Остин.
— В чем заключается ложь мальчика? Он заходил в дом?
— Нет. Я уже говорил, что никогда не заводил никого из детей в дом.
— А мебель, которую описывал Томми, старая софа и несколько складных стульев?
— Нет. Дом был пуст.
— Неужели ты запомнил обстановку всех домов, которые ты посетил в роли агента по продаже недвижимости?
Он колебался, но только секунду.
— Этот дом я предполагал купить, поэтому осматривал более тщательно.
— Можно сказать, что этот дом запал в душу?
— Я бы не употребил таких слов.
— Томми описывает довольно достоверно, не так ли. Остин?
— У Томми очень живое воображение, — бросил Остин.
Я хотел заставить Остина говорить о мальчике. Мне казалось, что в такие моменты голос Остина мягчает.
— Он помнит, как ты переодевался, — предпринял я новый штурм. — Это правда?
Остин в изумлении посмотрел на меня.
— У меня не было в этом доме одежды.
— Так значит, если кое-кто видел тебя подъезжающим к дому в костюме, а покидающим в джинсах и футболке, он ошибается?