Дальнейшего Маат не знала. Придя в себя после первого угощения, она попыталась сбежать и ее так оприходовали во второй раз, что очнулась она уже в клетке, опутанная веревками, что твоя муха в паутине. На вопрос Славы, не может ли она чего-нибудь наколдовать? Ведьма ответила, что попробует, когда стемнеет, забраться в Верхний мир и оттуда нейтрализовать часовых. Вот только если они после этого умрут, а беглецов поймают… Здесь ведьма замолчала, но Слава все понял и сам — убив имура он окончательно станет в глазах его сородичей мангасом, и тогда пощады ни ему ни его спутникам уже не будет, чтобы там не говорил добрейший Тэ-о-ту. Да и не хотел он никого убивать. Только если уж станет совсем невмоготу.
Час шел, за часом, а за пленниками никто не приходил. Связанные тела онемели, их мучила жажда, и, чего греха таить, другая естественная потребность, обратная жажде. Наконец, Щепа не выдержав, обмочился, напрудив лужу под клеткой. Подбежавший с яростным шипением охранник угостил его разрядом. С десятка метров это было не так убойно, как в упор, но все равно у дружинника искры из глаз посыпались. Удовлетворенно фыркая, кот удалился, оставив путников скрежетать зубами от бессилия и злости. После его ухода все потянулось по-прежнему. Казалось, имуры забыли про своих гостей-пленников, но это только казалось. Заглянув в Верхний мир, Маат сообщила, что где-то неподалеку идет горячее обсуждение. А что могут обсуждать так долго и так страстно? — задалась она риторическим вопросом. — Ясно что — их судьбу! И судя по агрессивно-алым аурам большинства собравшихся, ничего хорошего путникам это обсуждение не сулило.
В подтверждение своим мыслям, юная ведьма рассказала, что раньше, когда Эрэйна была под властью Прирожденных Магов, кошколаки — кошки-оборотни были при них кем-то вроде домашних животных. Когда тройственный союз — людей, акети и хэку, покончил с властью Прирожденных, и они канули в преисподнюю, кошколаки спасаясь от ярости победившей стороны, разбежались по всей Эрэйне, чтобы поселиться в самых ее недоступных и отвратительных уголках. Несомненно, что кошки-оборотни унаследовали от бывших хозяев наиболее гадкие свойства их натуры — хитрость, лживость, вероломство.
Слушая ее рассуждения, Слава про себя усмехался — ведьме ли осуждать имуров за хитрость. Тем не менее, выслушав ее, он пришел к выводу: как только стемнеет, необходимо попытаться бежать. Любыми способами добраться до "проводника", а там как бог на душу положит. В конце концов, не он затеял всю эту бучу. На вопрос, что думают на тему побега его спутники, Щепа пробурчал, что он, мол, как все. Все побегут, и он побежит… хотя лучше бы остаться, авось, коты сменят гнев на милость. Маат, естественно, была за побег. "Боевая девчонка! — одобрительно подумал старлей. — Такую бы подругу мне на Земле, вместо многоумной воображалы Ирки".
Извиваясь как змея, юная ведьма сперва ослабила, а потом и вовсе развязала опутывающие ее веревки, оставив их на себе только для видимости. Затем она проделала тот же трюк со Славой и Щепой, велев им потихоньку шевелить конечностями, восстанавливая кровоток.
Мало-помалу лес погружался в сумерки. Затихал повседневный шум, обитатели древесного городка готовились ко сну. Маат еще раз заглянула в Верхний мир и констатировала, что посвященное им заседание закончилось, но судя по тому, что за пленниками так и не пришли, никакого решения кошколакам принять не удалось. Юная ведьма сама шипела не хуже рассерженной кошки, кляня нелюдей на все лады. В частности, она предложила Славе, когда они доберутся до артефакта, проделать с имурами то же самое, что днем ранее с хэку. Старлей был настроен не столь воинственно, что-то сидело в нем, какая-то заноза внутри, которая не позволяла ему также как Маат, безоговорочно желать зла людям-кошкам. Что там говорил Тэ-о-ту, о старинной дружбе между имурами и сарканами, к коим он хоть и с оговорками причислял Славу? Дружба не дружба, но что-то такое между ними было, и старлей чувствовал это каким-то непонятным, шестым или седьмым чувством. Невозможно желать смерти всем собакам в округе, за то, что одна из них тебя укусила (по твоей же, собственно, вине), а остальные облаяли. Собака бывает кусачей, только от жизни собачей — так кажется, поется в песенке? Нельзя бросать на произвол судьбы тех, кого приручил. А если бросил, то нечего рассчитывать, что спустя много лет, они встретят тебя с распростертыми объятиями, оближут с ног до головы и станут любить как прежде. Эту любовь надо еще заслужить. Задумавшийся Слава не сразу понял, что шепчет ему Маат, а когда понял, ему стало слегка не по себе. Юной ведьме требовалось начертать фигуру призыва, а чертить ее здесь в клетке было нечем, кроме как кровью, и не на чем, кроме как на теле кого-то из пленников. Понятное дело сама Маат ни в качестве донора, ни в качестве полотна для начертания не подходила, у нее были другие цели и задачи. Оставались они с Щепой. Услышав такое, бывший дружинник побелел, затрясся и забился в угол клетки, бормоча, что он лучше сдохнет, чем станет участвовать в дьявольском ритуале. Глядя на него усомниться в этом было невозможно. Маат только презрительно усмехнулась, мол, другого от этого слизняка и не ожидала, и обратила свой взор на Славу. Тому ничего не оставалось, кроме как пожать плечами и приготовиться к тому, что сейчас будет немного больно. Маат зубами вырвала из деревяшки острую щепку. Зубами же тщательно разжевала один ее конец, соорудив, таким образом, примитивную кисточку. Слава невольно поморщился от такой антисанитарии, но деваться было некуда, к тому же кровь ракшасов в его жилах, как он успел убедиться, способствовала заживлению ран. Юная ведьма с людоедским выражением лица уже пристроилась перед ним выбирая, на какой части его груди рисовать свою гексаграмму, когда где-то в уголке Славиного мозга промурлыкал тихий голос.