— Доброго вам вечера, Руби. У меня много дел.
Уэксфорд справился бы лучше. Он был бы насмешлив, строг и… нежен. Руби правильно сказала: он, Бэрден, не был способен, никогда не смог бы и даже не захотел понять её. Для него такая любовь была закрытой книгой, мусором, достойным библиотеки Гровера. Он спустился вниз, чтобы потолковать с Обезьяной Мэтьюзом.
— Вам нужна зажигалка, Обезьяна, — сказал Бэрден сквозь облако дыма, глядя на обгорелые спички.
— Они у меня не в чести, мистер Бэрден.
— А если попадется красивая, из чистого золота? Все равно пожалеете денег? — Бэрден подержал зажигалку на ладони, потом поднял повыше, к голой лампочке. — Присвоение потерянного имущества. Как же вы измельчали!
— Полагаю, нет смысла спрашивать, как вы докопались до истины?
— Ни малейшего.
— Руби не могла так поступить со мной, ведь верно?
Бэрден поколебался несколько секунд. Руби сказала, что он становится все больше похожим на Уэксфорда, и он воспринял это как похвалу. Но ведь не только в суровости он мог соперничать со старшим инспектором. Он сделал большие глаза, выказывая раздражение и досаду.
— Руби? Вы меня удивляете.
— Нет. Я не думаю, что она способна. Забудьте мои слова. Она не такая, как эта старая грязная гнида Нобби Кларк. Он готов родную бабку продать на кошачий корм. — Обезьяна с вялым смирением прикурил очередную сигарету и спросил: — Сколько мне дадут?
Фары не горели. Дрейтон остановил машину на поляне, окруженной густым лесом — корабельной сосной и черными елями, из которых можно было делать флагштоки. Но даже их прямые стволы теряли четкость очертаний уже в нескольких ярдах от опушки. За их стеной не существовало ни ночи, ни дня. Только черный лабиринт.
Дрейтон обнял Линду и почувствовал, как бьется её сердце. Ничто не нарушало тишины. Констебль подумал, что, когда он разомкнет веки, кругом будет кромешная тьма (поцелуй был долгим, и оба закрыли глаза), поэтому бледный свет сумерек удивил и испугал его.
— Давай пройдемся, — предложил он, беря её руки в свои. Теперь все было в порядке, дело ладилось. Сам не зная, почему, Дрейтон испытывал не чувство торжества, а смутный, доселе неведомый ему страх. Он не боялся опростоволоситься или потерпеть психологическую неудачу. Скорее это было дурное предчувствие, боязнь ввязаться во что-то неизвестное и ужасное. Раньше его романы не отличались продолжительностью, а некоторые даже приносили радость. Но он никогда ещё не копался в себе. И теперь понимал, что весь прежний опыт совершенно бесполезен. Те чувства, которые он испытывал в прошлом, не шли ни в какое сравнение с нынешними. Они были иными и по силе, и по сути. А сейчас что-то таинственное и пугающее полностью овладело им. Вероятно, такие ощущения испытывает человек, переживающий первую любовь.
— Я словно в чужой стране, — сказала Линда.
Да, верно. Чужая страна с непонятным языком. Не отмеченная на карте. У Дрейтона перехватило дыхание, потому что Линда каким-то телепатическим путем восприняла его чувства. Он посмотрел на нее, проследил за её взглядом, устремленным на кроны деревьев, и разочарованно подумал, что Линда имеет в виду этот лес, а не состояние души.
— Ты когда-нибудь бывала за границей?
— Нет, — ответила она. — Но чувства, наверное, такие же. Я испытывала то же самое вчера вечером. Наедине с тобой, меж высоких стен. Ты думал, что будет так, когда вез меня сюда? — Они двинулись по просеке, проложенной на склоне холма, ровной и четкой как надрез на плотной черной коже. Или как зашитая рана. — Ты думал, что будет так?
— Возможно.
— Ты прямо провидец.
Она дышала легко, хотя подъем был довольно крутым. Впереди и чуть левее меж деревьев петляла узкая тропка.
— Только здесь нет окон, да?
В этот миг он больше всего на свете хотел увидеть её потаенную улыбку. Чуть приподнятые уголки сомкнутых губ. Это желание было даже сильнее стремления полностью овладеть Линдой. Но с тех пор, как они вошли в лес, она ни разу не улыбнулась. В этом и состояла суть её притягательности. Он мог бы целовать её, мог бы добиться того, ради чего затеял сегодняшнюю поездку, но при этом потерял бы наслаждение, изюминку, без которой удовольствие не было бы и вполовину таким острым. А может быть, спас бы свою душу. Ибо он уже стал рабом фетиша.
— Нет окон… — тихо повторила Линда. — Никто за тобой не наблюдает, никто не остановит. — Задыхаясь, добавила она и повернулась к нему. Их лица и тела сблизились. — Я так устала быть на виду, Марк.
Маленький оранжевый квадратик на стене, колокольчик, звон которого то и дело режет слух. Вечные сердитые оклики.
— Ты со мной, — сказал он. — А за мной никто не следит.
Обычно Дрейтон бывал мягок и нерешителен, но сейчас близость женщины заставила его забыть обо всем на свете, разбудила в нем самца, и животная сущность прорвалась наружу.
— Улыбнись мне, — хрипло прошептал он.
Линда положила руки ему на плечи. Ее пальцы сжались. Не крепко и страстно, а лишь чуть-чуть; казалось, она специально рассчитала силу давления, чтобы возбудить его. Ее глаза были пустыми и манили Дрейтона не взглядом, а дрожью полуприкрытых век.
— Улыбнись же…
Она вознаградила его. Дрейтон почувствовал ужасное желание как можно быстрее взять её, но заставил себя не торопиться. Заключив Линду в объятия, он любовался её улыбкой, этой сбывшейся мечтой. А потом наклонился, чтобы поцеловать её в губы.
— Не здесь, — прошептала она. — Там, где темно. Отведи меня в самое темное место.
Ее отклик был и страстным, и обманчивым. Губы Линды щекотали его рот, а слова, казалось, вливались в него подобно согревающему вину.
Узкая лента тропинки манила, и Дрейтон, прижав к себе Линду, увлек её в густую тень под деревьями. Сосновая хвоя шуршала над головой, и звук этот напоминал далекое воркование голубей. Сняв пальто, Дрейтон расстелил его на песке. Потом он услышал шепот Линды. Он не разобрал слов, но понял, что она больше не колеблется и не тянет время. Она потащила его вниз и заставила лечь рядом с собой.
Тьма была почти кромешная. Таинственная, обезличивающая. Похоже, Линде она была необходима так же, как самому Дрейтону — улыбка девушки. Кокетство, робкое молчание уступили место безудержной лихорадочной жажде. Когда она схватила его за волосы, он почувствовал, что руки её вдруг сделались сильными и грубыми, и понял: она не притворяется. Он поцеловал её в горло, потом в грудь, и Линда испустила долгий вздох, исполненный блаженства. Они утонули во мраке, будто в теплой реке. Говорят, такое состояние называется «малой смертью», подумал Дрейтон, а мгновение спустя уже не мог думать ни о чем.
10
Он постучал, и дверь открылась почти мгновенно. Яркий солнечный луч упал на черно-фиолетовый халат без рукавов и костлявое красное лицо.
— Только этого и не хватало, — сказала миссис Пенистан. Бэрден захлопал глазами, не понимая, к чему относится это замечание: то ли к его приходу, то ли к её собственному появлению в доме. Впрочем, она тотчас внесла ясность, визгливо рассмеявшись и добавив: — Я увидела объявление мистера Марголиса, и мне стало жаль его. Я сказала, что приду и помогу ему, пока она не объявится. — Подавшись к Бэрдену и держа свою метлу, как копье, миссис Пенистан доверительно прошептала: — Если вообще объявится.
После чего посторонилась и пропустила инспектора в дом.
— Осторожнее, ведро! Тут все вверх дном. Слава богу, мои мальчики не знают, чем я вынуждена заниматься. Кабы они увидели этот дом, тотчас забрали бы отсюда свою мамочку.
Бэрден вспомнил двух бугаев, не выказывавших большой сыновней почтительности, и улыбнулся ничего не выражавшей улыбкой. Миссис Пенистан приблизилась к нему вплотную и весело, почти ликующе рассмеялась.
— Не удивлюсь, если в этих стенах водятся клопы!
Он отправился в студию, сопровождаемый её визгливым хихиканьем.
Тут царил бардак, и самоотверженные усилия миссис Пенистан пока не очень поправили дело. Возможно, она только что пришла. Пыль по-прежнему лежала повсюду, никакой влажной уборки тут явно не было, а к обычному зловонию добавился мерзкий запах, вероятно, источаемый кофейной гущей, гнившей в десятке чашек, которые стояли на столах и валялись на полу. Нет, здесь требовались расторопность и энергия Руби Брэнч.