– Вестимо, я! Кто же ещё? Здорово, коли не шутишь!
– Чтоб тебя!.. Что с Ивонной?
– Я так кумекаю, что эта дама, твоя женка, так?
– Да, да! Ивонна, ты здесь? Что с тобой? - и он оглянулся, ища глазами жену.
– Я здесь, Пьер, - слабым голосом ответила Ивонна. - Как ты? Мне так страшно. Кто это?
– Мадам! Я уже вам говорил, что произошла ошибка, и теперь вам с мужем ничего не грозит. Так что всё будет в порядке. И я приношу вам свои глубочайшие извинения! Мадам, умоляю…
– Ивонна, успокойся! - сказал Пьер, притягивая дрожащее тело к себе. - Это же Фомка, мы дружили в детстве. Ты должна его помнить. Он иногда к нам заявлялся, но потом пропал. Ты, вероятно, забыла.
– Да, да, возможно. Но меня всю трясёт. Как ты себя чувствуешь?
– Думаю, что отделался просто испугом, да горло чуточку побаливает. Кто это меня так придушил? - спросил Пьер у Фомки, глядящего на него своими лукавыми, хитроватыми глазами.
– Э! Да пустяки. Это у нас Давила, такой специалист по части удавки. И дело своё, скажу я тебе, он знает прекрасно, - Фомка постоянно мешал русские слова с французскими, и Пьер с трудом улавливал смысл его речи.
– Так ты что, разбоем промышлять стал, Фомка?
– Тут, Петька, без этого трудно жить. Всякий помаленьку тем же промышляет. Только каждый на свой лад.
– Как же так, Фомка? Тебя же словить могут, повесить. Не боишься?
– А чего бояться? Смертушка-то одна. Никто не убежит от костлявой. А мы-то с тобой разве не разбойники, Петя? Вспомни!
– Так это когда было, Фома! Давно я уже перестал этим заниматься. Грех ведь это большой, Фома. Надо помнить об этом.
– Когда разбойничал - не помнил, Петя. А теперь стал уважаемым в городе купцом. Награбленное пустил в оборот и жируешь! Ну да это мне ни к чему. Всякий своим делом должен заниматься. Однако мы с тобой одного поля ягодка. Разбойнички!
– Я не по своей воле им тогда стал, и ты это знаешь, Фома. Да и перестал я давно, как сюда перебрался, а ты…
– Я же говорю, все мы разбойнички, только одни явные, а другие, вроде тебя, скрытые. Но разбойники!
– Как это? - Пьер с недоумением глянул в прищуренные, уже недобрые глаза друга.
– Всё просто, Петя. Все вы только и занимаетесь, что грабите народ или казну какую. Один больше, другой меньше, но грабите.
– Мне трудно тебя понять, Фома.
– А я и не рассчитывал, что поймёшь. Не такой ты человек теперь, что такие слова уразуметь можешь.
– Что, дураком стал? С чего бы это?
– Не дураком, а себе на уме. Хотя ты, я знаю, грабишь очень скромно. Видать, твой дружок капитан, про которого ты все уши мне прожужжал, крепко вдолбил в твою голову свои бредни о добре и справедливости.
– Зачем ты говоришь так о капитане, Фома? Несправедливо это. Капитан такого не заслужил.
– Ладно уж, оставим твоего капитана. Он был чудаковат, но человек хороший. Не лютовал, не хапал без меры, не то, что тутошние купчишки и чиновники. Да все подряд, начиная от короля и кончая теми, которые куда помельче. Но народ вы все обираете, Петя. И не крути мне мозги! Так что не упрекай меня ни в чём. Только я за свои дела, в случае чего, петлю получу на шею, а вы будете продолжать процветать, жирок нагуливать. Ясно теперь, друг мой Петя?
Наступило недолгое молчание. Кругом тихо гомонили люди. В коляску заглянул сперва кучер, за ним охранник с побитой физиономией. Он виновато помялся, потом махнул рукой и отошел к лошадям.
– Ладно, друг мой Петя, - молвил Фома. - Хватит рассусоливать, а то чего недоброго и вправду схлопочем неприятности на голову. Прими мои извинения, друг. Ошибка вышла, другого ждали, да, видно, прозевали, а может, что изменилось у той птички. Однако пора ехать, а то путь ещё долог, а солнышко-то село и ночь надвигается.
Пьер поудобнее устроился на мягком сидении, потрогал пальцами саднящую шею, успокаивающе кивнул Ивонне. Потом сказал, обращаясь к Фоме:
– Ну что, друг? Можно продолжить путь? Отпускаешь нас?
– Не ехидничай! Конечно, можно ехать, - Фома, повернувшись к Ивонне, поклонился учтиво и галантно. - Мадам, ещё раз прошу прощения за все волнения, вам причинённые. Простите меня и моих душегубов. Я весьма сожалею о случившемся.
Ивонна махнула пушистыми ресницами, брызнула в него яростные брызги своих синих глаз и отвернулась, ничего не сказав.
– Я позволю себе просить позволения сопровождать вас, мадам. Мало ли что может произойти на дороге. А так спокойнее. Ваш муж не совсем здоров, и мы с Давилой вполне можем обеспечить вам спокойную дорогу. Ты, Пьер, не возражаешь? - Фома склонил голову, усмехаясь в усы.
– Давай уж, Фома, коли тебе так охота. Но в коляске вам не уместиться.
– Не беспокойся, сударь. У нас есть лошади. Эй, Кривой, приведи мою лошадь и подбери Давиле. Мы едем с ними. Борода, займись похоронами, а потом расходитесь, я вас потом найду. Сегодня уже ничего не будет. Сорвалось пока дельце, но у нас ещё всё впереди. Понял? Ступай.
Вскоре в сумерках появился Кривой с двумя лошадьми в поводу.
– Вот, осёдланы, можете садиться.
– Отлично, Кривой! Поехали, Давила, садись, со мной поедешь до усадьбы этого господина.
– Слушаю, хозяин, - пробасил в ответ грубый голос Давилы.
– Где ж ты пропадал столько времени, Фома? - обратился Пьер к другу, когда они отъехали немного.
– Э, Петушок… Сам видишь. Но должен тебе сказать, что кое в чем я недалеко от тебя ушёл. И я теперь уважаемый человек в Тулоне. Богат, живу в достатке, но вот семьёй, как ты, не обзавёлся. Не тот у меня характер.