А какого черта все эти профессионалы так лихо брали на себя ответственность в ситуации, когда на их же глазах гибло их же государство, бесплатно их обучившее, и, наконец, платившее им деньги не только за дисциплинированность, но и согласно воинскому уставу, за проявление инициативы! Вот чего-чего, а инициативы у нас явно не хватало, и поэтому «всех» и устроила картина «героической борьбы за сохранение Югославии», созданная после войны, так как все можно было списать на бесспорное преимущество в силе противника.
Нельзя всю это большую трагедию списывать на якобы «балканские специфичности». Особенно поражало, когда это делали те кто, прибыв из России так и не удосужился разобраться, кто с кем воевал, но зато всегда имел ответ, почему, мол, воевали. Эта война сербами велась не столько ради территории, сколько ради сохранения себя как нации и по большому счету сама по себе война со стороны сербов, в общем, была справедлива, несмотря на все военные преступления в Косово. Сербия была суверенным государством, а военные преступления тут были только предлогом, тем более что их большая часть, согласно статистике того же трибунала в Гааге, была совершенна после того как НАТО приняло в марте решение о войне против Югославии. Бессмысленны ныне разговоры о бессмысленности этой войны для сербов. Ни одна война не бессмысленна. На таком основания можно объявить бессмысленной всю кровопролитную борьбу сербов в ХIV-ХV веках с турками. Все равно, мол, «турки всех покорили почти до Вены». Любая война чревата поражением, но сербы были поражены еще до войны, поражены своей слабостью воли. В эту войну упадок сил достиг, возможно, низшего уровня во всей сербской истории, хотя физическая мощь народа и государства была как никогда велика для сербской истории и, по крайней мере, достаточна, чтобы докончить с УЧК. На деле произошло наоборот.
Сил для войны у сербов хватало, были у них и люди, которые смогли бы воевать еще, но вот идеи, поведшей их бы в этой войне, у них не было, и поэтому приходилось поражаться элементарной неспособности многих бойцов. Нельзя, конечно, все сводить к делению на храбрых и трусливых. Такого резкого деления нет, и все люди в большинстве имеют приблизительно одинаковые способности. Однако, и для того, чтобы чему-то учиться и для того, чтобы преодолевать свой страх, и нужна воля, исходящая из определенной идеи, что и рождает воинский долг.
Конечно, здесь были хорошие профессионалы, были храбрые бойцы и хорошие друзья, а немало было и тех, кто готов был воевать. То, что их маловато, тоже не проблема, это присуще всем армиям. Но очень тяжело, почти невозможно было людей поднять на что-то общее. Они были готовы терпеть какого-то идиота, как своего командира, но лишь бы он позволял им без лишних хлопот отбыть свое время на войне. Из-за подобного индивидуализма в военных вопросах сербские возможности так и не использовались, как надо.
Это очень хорошо виделось русским добровольцам, которые поэтому, хотели они того или нет, были вынуждены действовать вместе, ибо с сербами это на постоянной основе было невозможно. На войне они действовали не столько по личным симпатиям, сколько в силу необходимости, вызванной определенным непониманием сербской среды. У сербов с весьма развитым чувством родовых и земляческих связей подобного военного товарищества было маловато. Но даже эти группы бюрократическая система стремилась разобщить, и даже тех, что были составлены из профессиональных военнослужащих или полицейских.
Первое и главное деление было довольно известно для многих войн, когда бойцы подразделений, чаще «ходящих» в «акции» были явно недовольны теми, кто просидел всю воину в одном селе. Так как достаточного количества «интервентных» (штурмовых) групп командование не создало, то выполнение ответственных заданий поручалось различным, временно создаваемым сводным «интервентным» группам из различных подразделений. Это приводило к неравномерному распределению тяжестей войны и к несправедливому распределению льгот внутри уже самих подразделений, а тем более в отношениях между самими подразделениями, одни из которых давали свои группы для заданий раз в месяц, а иные в несколько раз чаще.
Это недовольство справедливо, особенно — на фоне вида немалого количества бойцов, сутками проводящих время за резней кур, коров, овец и прочей живности, а иные из них отличались даже выстрелами по кошкам. В паузах же между подобной охотой они рыскали по домам или играли в карты. Конечно, есть всем хотелось, как и спать в тепле и на теплых постелях. Плохо было то, что никакого уважения или простой благодарности к тем, кто ходил в атаки и разведку, не было. Срочнослужащие, вынужденные выполнять все, даже самые идиотские приказы своих командиров, хотя многие из них со временем стали высказывать скрытое, а то и открытое неповиновение, были раздражены часто и на командиров, и на резервистов, имеющих возможность хоть раз в месяц на пять дней отправиться домой, и при этом имевших командиров своих земляков — резервных офицеров. Сами резервисты были злы на командование, оторвавшее их от домашних работ, тогда как все обещания власти о льготах остались пустым звуком, как и о своевременной оплате. К тому же в Югославии мобилизация проводилась, как всегда, половинчато. Даже не упоминая о многочисленных случаях уклонения или отказов от военной службы, следует указать, что сам принцип выборочной региональной мобилизации был ошибочен. Так, из Черногории, Воеводины, да и всей центральной Сербии, как и из приграничных ее областей, на Космет никто из мобилизованных не посылался, а в том же Белграде мобилизации почти вовсе не было.