Что касается конфликта Младича и воеводы, то мне затруднительно разобраться во внутрисербских взаимоотношениях, хотя постороннего подстрекательства не исключаю. Знаю один случай, когда генерал накричал на одного из наших ребят и сорвал с него шапку с четнической кокардой, хотя тот был его племянником.
Валера с Борисом в этом ничего не поняли, а Младич, узнав, что это русские добровольцы, приказал им выдать по две бутылки вина.
В больнице ничего веселого не было. В палате со мной лежали еще трое, двое раненых в Тырново и шестидесятилетняя старушка, жившая как беженка в Яхорине, зимнем горном курорте. Ее ранило шальной пулей во время разборок ее соседа с женой, который сначала то ли ранил жену, то ли убил ее, а потом застрелился сам.
Меня интересовали военные события. Сербское телевидение ничего не сообщало, кроме победных тирад. Репортажи о взятии Тырново не содержали толковых съемок. Единственным источником информации для меня были раненые. Запомнился один парень, откуда-то из Боснийской Краины. Его группа на Игмане была обстреляна из неприятельского «Бровингера» 12,7 мм калибра, и пуля, ударив ему в ногу, просто оторвала ее. Раненых продолжали привозить: так, одна бригада, прибывшая на Игман откуда-то из Краины, сразу же после выгрузки попала под огонь минометов противника и потеряла более двух десятков человек убитыми и раненными. Не только наша больница «Коран», но и больницы в Касиндоле, и в Соколаце были полны ранеными. Даже в Белграде, в Военно-медицинскую академию везли раненых. В больнице я встретил хорвата из ХВО, лечившегося после ранения в боях с мусульманами. Уже тогда хорваты начали войну с мусульманами, а под Соколацем были размещены хорватские беженцы, бежавшие на сербскую территорию от своих вчерашних «союзников» — мусульман.
Поправился я быстро, и когда ко мне приехал командир взвода, то мы отправились на кладбище, где справляли поминки по Станое. Наша чета в то время была на Игмане, но потерь не понесла, так как противник в основном бежал. Правда, раза два наши попали под артобстрел, но все закончилось благополучно. Наконец, сербские войска и наш отряд почти без боев вошли на Игман. Мусульманская Храсница была уже накануне падения, и оттуда начиналось бегство. Паника началась и в Сараево. Сербское наступление продолжалось, наша группировка шла на соединение с войсками корпуса, шедшего со стороны Игман. Наш отряд к тому времени несколько поменял состав. На место погибших пришла новая смена, в том числе Аркан и Драгиша Никич. Драгиша, невысокий молодой человек, с черной бородой, живой и разговорчивый, как оказалось, был в составе сербских добровольцев, живших а лагере Околиште под Вышеградом.
Приехал к Алексичу еще один доброволец из Белграда (на мерседесе со своей женой) и сразу же попал в группу, шедшую как пополнение нашему отряду на Игман (но наш отряд после занятия отеля «Игман» действовал недолго).
На марше, когда люди растянулись в колону по одному, впереди шли воевода, Драгиша Никич и доброволец из Белграда. Они-то и напоролись на мусульман. Началась стрельба, в ходе которой воевода был ранен в бедро, а двое добровольцев получили по пуле в ноги. Их успели вытащить, хотя «шубара» воеводы осталась лежать на земле. Мусульманское телевидение показывало ее, хвалясь, что армия Боснии и Герцеговины убила четнического воеводу. В этот день у добровольца из Белграда был день рождения и лучшим подарком для него, думаю, было то, что он остался жив.
Я тогда уже выписывался из больницы и успел съездить к нашим раненым в Касиндольскую больницу. Те чувствовали себя нормально, хотя воевода ходить еще не мог, но Драгиша расхаживал, несмотря на рану в ноге.
Мое состояние ухудшилось, и я был вынужден вернуться в больницу, где познакомился с местным сторожем Момиром Шиповцем, родственником нашего Чубы. До войны Момир жил с отцом, матерью и двумя сестрами в районе Еврейского гробля. С началом войны он приехал в Пале, ему было двадцать восемь лет, но к военной службе он был не пригоден. Еще до войны, прыгая с трамплина, он сломал бедро. Момир пригласил меня в гости, и мы подружились. От него я узнал о жизни в Пале, где, несмотря на наступление, немало боеспособных людей скрывалось от военной службы под различными благовидными причинами. В этом мире я чувствовал себя некомфортно, мне было лучше на нашей базе, где я имел обязанности и права.
Позднее Момира все-таки мобилизовали в 1994 году и отправили на позиции на Требевиче в состав батальона 1-й Романийской бригады. В 1995 году Момир попал в сводную группу, направленную на горный массив Маевицы, и там был тяжело ранен осколками мины из миномета. Я его тогда посетил в Военно-медицинской академии и надеялся, что он выкарабкается, но в следующий мой приезд медсестра сообщила, что Момир Шиповец умер.