Духи и шаманы едины.
Последние нити проклятья опадают, давая Генри вдохнуть полной грудью. Покорный воле шамана, дух показывает образ того, кто его послал.
Джек не улавливает тот момент, когда его мышцы сковывает. Когда тело перестает подчиняться, а бубен выпадает из рук. Не из-за духов, они тут ни при чем. Просто Джек умудряется пропустить момент очередного приступа.
Он не очень понимает, что происходит, кажется, кто-то зовет его по имени. Джека потряхивают судороги, они так часты в последнее время, что совершенно изматывают — но в них нет ничего необычного, если вспомнить, что их провоцирует стресс. Вся жизнь Джека сейчас стресс.
— Тихо, Джек, тихо… я рядом.
Слова не имеют смысла, Джек еще не до конца отпустил призрачный зыбкий мир духов. Он опадает, сменяется реальностью, постепенно возвращаются сознание и осознание. Только короткие судороги еще треплют руки.
— Это я виноват, да? Это из-за проклятья? Черт…
— Ты здесь ни при чем. Такое бывает с Джеком. Это нормально.
Спокойный привычный голос проникает в сознание, Джек понимает, что он лежит на диване, его голова на коленях у Ричарда. Тот мягко гладит его по волосам, что-то приговаривая с урчащими нотками.
Джек хочет встать, но рука Ричарда мягко не дает этого сделать:
— Всё хорошо, но тебе надо нормально отдохнуть. Давай-ка. Всё остальное подождет.
Но оно не подождет. Джек хмурится, не пытаясь подняться. Он и правда очень устал, дико хочется спать, но до этого — сказать то важное, что показали духи.
Он знает, почему Скайлер Мортон исчезала из города, почему ее не было, когда ее родственники мучили Ричарда.
Она была занята. Она училась — не здесь, где-то в другом месте.
— Дик, подожди, — хрипло говорит Джек. — Ты должен знать… Скайлер сама шаман. Она сама шаман Мортонов.
========== 9. ==========
На удивление, Ричард умудряется выспаться.
Сначала он не понимает, почему его взгляд утыкается в потрепанные постеры музыкальных групп, пышногрудых красоток и каких-то игр. Потом пытается осознать, что делает в своей старой детской комнате. Наконец, мир встает на свое место, Ричард скатывается с узкой и короткой, почти впритык, кровати.
Душ освежает и бодрит.
Джек спит на том же диване в гостиной, почти с головой завернувшись в одеяло. Его дыхание спокойное и ровное, и Ричард старается ступать как можно тише, чтобы ненароком не разбудить брата. Пусть наконец-то выспится.
На кухне только мама, Генри еще нет — что неудивительно.
Вчера Ричард понял, что Джек настолько вымотался, что никуда из гостиной не пойдет. Тогда принес туда одеяло и мягкую подушку. А когда наконец-то убедился, что Джек устроен, увидел Генри: тот держал две чашки с дымящимся чаем и явно хотел поболтать.
Иногда Генри напоминал Ричарду Джека, когда не был уверен, уместен ли он, правильно ли что-то делает. И когда решительно на чем-то настаивал, вроде разговора. А может, последнее у них всех от отца.
В итоге Ричард и Генри до поздней ночи сидели на крыльце. Они выпили несколько чашек чая и выкурили полпачки сигарет. Генри хотел узнать о Ричарде и Джеке. Как они жили, чем занимались, что наполняло их дни. Он спрашивал и о родителях, но осторожнее и аккуратнее.
Генри тоже рассказывал. О небольшой конторе, которую он организовал, занимается программами или чем-то вроде того. О жене, с которой, конечно, бывали и ссоры, но вообще-то они много лет счастливы в браке. О двенадцатилетнем Коди, которому тесно в человеческом теле.
— Он чем-то похож на Джека, — ухмыляется Генри.
— В двенадцать Джек не был таким милым. Уж поверь тому, у кого он воровал машинку на пульте управления!
— О, они найдут общий язык с Коди!
— Но ты же понимаешь, что вам придется сюда переехать?
— Конечно. Мой бизнес довольно мобилен.
— А жена…
— Она не против. Она не любит оборотней, не хочет сама иметь с ними ничего общего, но любит сына и понимает, что сейчас, подростком, он не может быть только человеком. Ему это нужно. Чтобы понять, кто он такой.
В интонациях Генри что-то такое неуловимое, что Ричард прищуривается:
— Не всё так просто, да?
Генри отворачивается, но в голосе его решимость:
— Если она будет упрямиться, я перееду сюда вдвоем с сыном. Коди нужна стая, нужны те, кто покажут ему, кто такие волки.
Ричард понимает, что Генри мудрее, чем их родители. Может, он сам не понимает, насколько скучает по шерсти и хвосту, по ночным прогулкам и клыкам, но точно не хочет загонять в рамки сына. Ставить его перед выбором, который когда-то возник у него самого.
Они говорили до того момента, пока небо на востоке не посветлело, так что Ричард удивлен, что выспался. Он усаживается за стол напротив матери и берет один из тостов на тарелке. Тот еще теплый.
Мать ведет головой, как волчица, будто хочет даже в человеческом теле учуять запах. На самом деле, так оно и есть, без зрения она развила другие чувства.
— Доброе утро, Ричард.
Он мямлит в ответ с набитым ртом.
— Как ты себя чувствуешь?
— Лучше. Чем вчера, — честно отвечает Ричард. Ребра еще болят от неловких движений, так что он старается двигаться плавно и неторопливо, пусть это непривычно.
— Поедешь сегодня к отцу?
Ричард с трудом удерживается, чтобы не ответить что-то резкое. Он искренне не понимает, какой смысл сидеть рядом с отцом, который еще не пришел в себя. Сидеть, когда нужно заняться делами и стаей. Когда сам Ричард предпочел бы еще отдохнуть, и чтобы Джек помазал чертовы саднящие рёбра своей волшебной мазью.
В другой раз Ричард, наверное, вспылил бы. Но сейчас не видит смысла, мажет второй тост джемом и устало отвечает:
— Вечером или утром с Джеком съездим. Ты бы тоже отдохнула.
Мать молчит, и Ричард вздыхает:
— Хотя бы пусть Генри с тобой поедет. Он не даст тебе проторчать в больнице до завтра.
Раньше Ричарда это бесило, сейчас он просто мысленно махнул рукой. Принимает как есть: для матери отец всегда был и будет центром мира, ее собственной точкой отсчета, сначала он, потом всё остальное. Даже дети оставались на втором месте. Сначала муж.
Ричард этого не понимает.
Иногда он боится, не стал ли таким центром для Джека, но потом тот куда-то уезжает, что-то такое делает, и Ричард понимает, что вовсе нет. Просто пока Джек держится рядом, принимая, что Ричард лучше ориентируется в окружающем мире, а сам Джек ориентируется на старшего брата. Но остается рядом больше ради самого Ричарда — сначала он опасался жить один (пусть никогда не признавал), а потом, после Мортонов, опасался всего.
— Спасибо, Ричард. — Мать проворно наливает чай и ставит сначала одну кружку на стол, потом вторую, себе. — Джек вчера провел ритуал?
— Да, всё в порядке. С Генри снято проклятье, и мы знаем, кто шаман Мортонов. У меня есть план.
— Хорошо. Приглядывай за Джеком.
— Да за нами обоими уже давно не надо приглядывать.
— Ошибаешься, Ричард, опасности будут всегда.
Мать грустно улыбается, в мягком свете утра, с распущенными волосами, она сама похожа на призрака, будто сошедшего из какого-то мистического фильма, полного тумана.
В детстве Ричард не понимал и осознал гораздо позже: мать всегда больше внимания уделяла Джеку. Не потому, что как-то разделяла сыновей и кого-то любила больше. Просто она всегда качала головой и с той же грустной улыбкой говорила, что Джек близок миру духов, как и она сама. Но она их не слышала, а Джек стал шаманом. И в свое время ему очень помогло, что мать прекрасно понимала, что такое шаманская болезнь, отправила его учиться и не уставала повторять, что это дар, а не проклятье. Иначе бы, наверное, Джек куда хуже себя воспринимал.
Он во многом похож на мать. В поворотах головы, в движениях. Хотя если она остается будто создание воздуха, Джек — более привычным, земным. В клетчатой рубашке и с поджатой ногой, с запахом леса и трав.