Ветерок стала для нее слишком взрослой, и она не хотела нести за нее ответственность. Но старейшины решили, что должна – и именно она, – потому что у них одна кровь. А для стаи это самое главное. Иногда Сьерре хотелось, чтобы мир сгорел. Она представляла, с какой радостью будет смотреть на этот пожар и какую легкость испытает, когда будет шагать, разбрасывая ногами пепел.
Он проснулся в холодном поту. Сердце как бешеное билось где-то в горле. Он сел на кровати, кажется, еще не до конца проснувшись, и сжал одеяло с такой силой, что, если бы на небе была луна и силы его были бы прежними, ткань порвалась бы на клочки.
Луна ворвалась в сны Нестора. Его тяжелое дыхание разбудило Санде, его мать.
Он слышал, как она двигалась на отделенной тканевой занавеской половине хижины, которую делила со своим возлюбленным. Бессмысленная предосторожность: и без нее, даже если бы Нестор хотел подглядеть за взрослыми, он не увидел бы ничего, кроме размытых пятен. Зато у мальчика был дар ясновидения. Правда, по иронии судьбы, получил он его от той богини, которая бросила их в тот момент, когда они больше всего в ней нуждались. Может, это у шутка такая? У богов часто бывает странное чувство юмора. А возможно, ликантропы просто надоели ей и она устала покровительствовать им.
Нестор вспомнил свой сон и снова вздрогнул. Он был ослепительно ярким. Селена в нем была вспышкой серебра и света – разрушающего света. Она держала кого-то за руку, но из-за сияния он мог видеть только силуэт. Кто-то маленький и человекоподобный, возможно, ребенок. Нестор стоял перед ней, неподвижный. А в это время земля разверзла свои челюсти и поглотила всех людей. Он слышал, как они завывали от ужаса, когда бездна пожирала их.
А он просто стоял и смотрел на все это. И ничего не делал. Уже незадолго до пробуждения он услышал позади себя рев. Это было похоже на шум бури, но живой бури, как если бы она была одушевленной. Он не видел, что происходит за его спиной, но мог поклясться, что там хозяйничает луна, пронзая все своим светом. Крики, вспышки, ужас и смерть – все смешалось в темную спираль хаоса. Неудивительно, что проснулся он весь в поту и слезах. Его руки были напряжены, а голова болела так, что едва не лопалась.
Но хуже всего было даже не это. Хуже всего было то, что даже в своих снах, даже в своих видениях он был беспомощен. Нестор почувствовал движение матери. Она села рядом с ним и положила ему на лоб что-то прохладное, какую-то ткань. Мальчик продолжал лежать не шевелясь, со стиснутыми зубами и глубокой невидимой дрожью в костях. Мать обняла его и притянула к себе. Ее грудь поднималась и опускалась мерно, спокойно, и Нестор, закрыв глаза, отдался этому ритму. Вскоре его тело расслабилось, отяжелело, накатила усталость. Эта характерная усталость приходила каждый раз, когда его посещали видения. Кстати, это происходило не только ночью. Порой он мог просто идти по улице – и тут вдруг его тело коченело, череп начинал раскалываться, а дальше – хаос, движение и свет. Так жестокий язык богов через кости проникал в самую глубь его тела.
И почему только боги выбрали такой страшный способ, чтобы говорить с ним?
– Тебе лучше? – это была многолетняя семейная привычка: задавать ему этот вопрос и спрашивать о видениях.
Он кивнул. Прежде чем отстраниться, она обняла его покрепче и спросила:
– Что-то страшное было?
Нестор прикусил щеку изнутри. Ему не хотелось рассказывать матери о том, что он видел. Ни ей, ни кому-либо еще в деревне. Видения никогда не были ошибочными, но из-за сбивчивости и неясности их порой было очень трудно объяснить. Тут в сознании снова раздались те ужасные крики. Нет, едва ли это могло означать что-то хорошее.
Он услышал, как Мэй пошевелился у себя в постели. Но не звал к себе мать: не хотел нарушать интимности их общения. Нестор испытывал по поводу него странные чувства: симпатии и смущения одновременно. Мэй был очень немногословен, нетороплив, спокоен. При этом будто все время был начеку. И он любил его мать. Нестор знал это точно: по тому, как он догонял Санде, когда та ускоряла шаг, по шороху объятий и страстной глубине шепота, который раздавался из-за перегородки. Мэй не пытался навязывать себя в качестве члена семьи, и Нестор был благодарен ему за это. Ведь у него был собственный отец. И хотя он находился далеко, они старались по возможности поддерживать с ним связь. К тому же Нестор был почти взрослым, и еще один опекун рядом ему был совершенно ни к чему. В общем, Мэй делал счастливой его мать, а больше от него ничего и не требовалось.