— Что же, друзья и родичи, все знают, чего ради мы сегодня собрались?
— Нетрудно сказать, — Хаген поднялся, подозвал Самара, шагнул к алтарю, кланяясь. Народ зашумел, как листва на осеннем ветру: на тот вопрос не ждали ответа. Хаген поймал цепкий, непроницаемый взгляд Богварда Паука, потом — обречённый взгляд серых, заплаканных очей Альвдис. Улыбнулся: ей — обнадёживающе, Пауку — как мог миролюбиво. И сказал:
— Все что-то подарили молодым, а наш подарок я хочу поднести теперь. Соизвольте, добрые люди, послушать песнь в честь юного Лафи и прекрасной Альвдис!
— Спой, сделай милость, — процедил Радорм.
Хаген кивнул Самару. Причудливый инструмент отозвался задорным звоном. И раздался в храме богини Вар зычный, просоленный рык из глотки лемминга с китовой тропы:
Гости переглянулись. Не все знали эту песню, но те, кто знал, весьма изумились — странный способ выказать почтение жениху, чей тёзка из песни мало того, что обзавёлся по милости своей невесты рогами, так ещё и помер на собственной свадьбе! Но куда большим было всеобщее изумление и возмущение, когда прозвучали следующие слова:
Тут одни рассмеялись дерзкой выходке викинга, другие недовольно заворчали, загремели посудой. Радорм презрительно ухмылялся, но молчал. Серые очи Альвдис округлились — догадка, изумление, надежда и страх промчались в девичьем сердце, отразились на лице. Хаген подмигнул ей, а всем показалось, у певца дёрнулось веко, — и невозмутимо продолжил:
Тут уж мало кто удержался от хохота, а громче всех ржали викинги. На жениха жалко было смотреть — красавчик густо покраснел и шумно дышал, с ненавистью глядя на насмешника. Кьяртан же восхищённо захлопал в ладони — правда, не слишком громко. Этот хитрый безумец уязвил Лафи в самое чувствительное место — в его самолюбие. Сам Бобёр так не смог бы.