— Хабор был большой конунг и достойный владыка! — обиделся Скафтар. — Он правил не только в Тольфмарке, но и в соседнем Фьёлльмарке, и в Сандермарке до самого озера Гормсэар!
— Нынче в Вингтуне, помнится, сидит Эрленд ярл, и он не родич Хабору, не так ли?
— Кабы не настоял Хруд Хродмарсон, люди на тинге не приняли бы его, — проворчал Скафтар.
— Слыхал я, — примирительно сказал Гест, — что племянник Хабора, Оттрюг Отважный, был достойным человеком и не просто так носил своё прозвище.
— Он пал при Хлордвике, — тихо сказал Скафтар.
— Поверь, это была прекрасная смерть, — столь же тихо обронил Гест. — Жаль, сын не в отца.
На это Скафтар ничего не сказал.
В ловушках больше ничего не нашли, но Гест высказал желание пройтись чуть дальше на северо-запад. Там начинался смешанный лес с высоким подлеском. Скафтар пожал плечами и двинулся следом. И весьма удивился, когда моряк обнаружил на горбике, поросшем можжевельником, логово рыси.
— Жаль, нет собаки, — Гест наклонился, заглядывая в чёрный лаз, — Скафтар, высеки-ка огонь да посвети. Сдаётся мне, тут есть чем поживиться.
Нора на первый взгляд пустовала. Присмотревшись, охотники увидели пять крохотных кошачьих трупиков. Тела окоченели недавно — может, сутки как.
— Погляди, у тебя глаз лучше, нет ли поблизости следов, — попросил Гест.
Скафтар осмотрелся, но ничего не заметил.
— Мать не вернулась, — проговорил бывалый моряк, и Скафтар поразился грусти в его голосе, печали на заросшем лице, сумраку во взоре. Викинг, боец и убийца, жалел кошачье отродье!
А Гест вдруг склонился над норкой, просунул руку и достал оттуда рысёнка. Живого. Пушистый слепой комочек шевелился, но не пищал, как это делают все котята.
— Повезло ублюдку, — Гест завернул малыша в полу плаща, ласково улыбаясь, — слабый, но жить будет. При должном уходе, конечно.
— Предлагаешь забрать его домой? — удивился Скафтар.
— А что в этом такого? Всё лучше, чем оставлять его здесь. Всяко мать бросила выводок.
— Уж пожалуй, — согласился сын бонда, — подарим его Соль, будет у неё двое сосунков.
Над бескрайним бором сверкали свинцовые тучи.
Сторвальд и Эрик сперва не обрадовались, что в дом принесли дикую кошку, но Соль так упрашивала, что рысёнка оставили. Молодая мать радовалась, как девчонка: в доме её отца всегда были кошки, и лесной хищник напомнил о детстве. Гест подумал, что, верно, несладко живётся Веснушке в Лисьей Норе.
— Назову его Энсейль, — дочь Хеста подогрела козье молоко и принялась кормить питомца. Рысёнок в тепле пришёл в себя, довольно урчал и попискивал, — будет с кем играть Флоси.
— Энсейль, — покивала старуха Астрид, — воистину, Счастливчик. Как ты его нашёл, гость?
— Я их нюхом чую, — хмуро пошутил викинг. — У нас на борту тоже был котище. Крыс давил.
— Спасибо тебе, Гест Моварсон, — сказала девушка, глядя гостю в глаза.
— Воспитай его достойным зверем, Соль Хестадоттир, как и своего сына, — грустно улыбнулся викинг, раскуривая трубку. — Не каждый, рождённый в грязи, обречён в ней прожить. Есть у народа сааров поговорка: не презирай слабого детёныша, ибо из него может вырасти барс[3].
— Ну так поведай нам сегодня о слабом детёныше и о барсах моря, — сказал Сторвальд.
— О барсах, о воронах да о вепрях китовой тропы, — эхом отозвался Гест.
Пряжа норн
Прядь 5: За час до рассвета
Высадились тогда они на остров и начали биться. Хёгни был неистов, а Хедин — проворен с оружием и наносил сильные удары. Но как достоверно сказывают, на них было наложено такое сильное заклинание и злое волшебство, что даже если они рассекали друг друга вниз от плечей, то они вставали и сражались как до этого. Хильда сидела в роще и наблюдала за этой битвой.
С причала шёл человек, ведя под уздцы навьюченную лошадку. Лошадка была хороша: невысокая, с пушистой, расчёсанной гривой, белая как молоко и упитанная. Всякий сказал бы, что ей повезло с хозяином. Пожитки чужака тоже наверняка были хороши: седельные сумки распирало, словно сытое брюхо. На передней луке сидел ворон. Самого же пришельца не назвали бы хорошим человеком. Во всяком случае, не в славном городе Гримсале, столице Коллинга.
Здесь не жаловали викингов.
Что чужак был разбойником с побережья — нетрудно было догадаться. Чёрные штаны тюленьей кожи и такая же куртка, расшитая серебряной плетёнкой. Схожий узор, только золотой, вился по канту чёрной рубахи, сплетаясь на груди в причудливый рисунок. За хитроумным плетением угадывалась яростная схватка хищных зверей, изгибы змеиных тел средь волн морских. Не каждый решится носить подобный узор! Остроносые туфли украшали серебряные пряжки. На богато отделанном узком поясе пряжка была золотая, круглая. На пальцах сверкали перстни — золотой, с чернёной руной «Хагаль», и железный — с выпуклым черепом посреди крюкового креста[4]. Тот же белый крест украшал обитый алой кожей малый щит, притороченный к седлу поверх сумок. Оружия при путнике не заметили, кроме ножа-скрамасакса. Руки из-под закатанных рукавов были бронзовые от загара и жилистые, как канаты из китовой кожи.
4
Крюковой крест (нем. Hakenkreuz) — свастика. Также именовалась германцами Fyrfot (норв. «четыре ноги»), Sonnerad (нем. «путь солнца») и Gyronny-arondee (спиралевидная свастика средневековой норвежской геральдики; смысл термина неясен).