Задержанный широко открыл глаза:
— Не пойму, зачем эти фокусы. Меня же знает дядя, знает Яна Слепцова. Я жил у них. Какие вам доказательства еще надо?
— Откровенно говоря, вы и нас поводили за нос больше, чем достаточно. Но, увы, этому пришел конец. Придется все рассказать.
— О чем рассказывать? Поверьте, я самый что ни на есть настоящий Павел. Спросите дядю, спросите Яну, они вам скажут. Смешно! — задержанный передернул плечами. — Так что, товарищ полковник...
— Ну это уж слишком, — оборвал Вагин, и голос его гневно окреп. — Повторяю: я вам не товарищ. Со шпионами водить дружбу я не имею ни малейшего желания.
Задержанный вскочил с места:
— Вы... вы принимаете меня за шпиона?!
— Мы не принимаем. Это так и есть. Предупреждаю: пришло время говорить только правду. Вы сами знаете, недаром наводили справки у майора Марченко, — Вагин слегка улыбнулся, — что советский закон сурово карает шпионов, однако чистосердечное признание суд может учесть. А теперь выбирайте одно из двух. Откровенно говоря, возиться с вами уже не очень интересно. Мы давно о вас все знаем.
— Но, поверьте, я не шпион! Не шпион я, слышите? Мне даже страшно подумать об этом. Какие у вас доказательства?
— Ого! Слишком много сразу хотите узнать. Доказательств достаточно. Даже изъятый у вас пистолет, и тот говорит о многом.
— Но я же объяснил, что это трофейный. Товарищам вашим говорил. Его мне подарил друг, когда я уезжал на родину. Я служил за границей. И если бы меня сегодня не привели сюда, пистолет был бы уже в милиции. Я виноват, конечно, что хранил этот пистолет.
— Прекратите. Не знаю, как ваша фамилия...
— Орешкин! Орешкин моя фамилия.
— Ну, допустим. Так вот, гражданин Орешкин, давайте побеседуем откровенно. Это в ваших же интересах.
— Еще раз повторяю: я ничего не знаю. Чего же вы от меня хотите узнать?
— Для начала хотя бы ваше настоящее имя.
— Но я уже назвал. Да вы и сами знаете. Имя — Павел, по отцу — Ильич.
— Ну ладно, продолжайте.
— Родился в Ленинграде, там же и вырос...
— Понятно, — полковник досадливо махнул рукой. — В Ленинграде, действительно, жил Павел Орешкин. Он потерял родителей. Был на фронте. А теперь находится в Германии, где, к вашему несчастью, я и встретился с ним. Вижу, мы с вами сегодня ни до чего не договоримся. Сделаем так: сейчас мы расстанемся, а вы в камере, на досуге, хорошенько все обдумайте, и потом, я надеюсь, мы найдем общий язык.
— Это что, арест?
— На этот раз вы поняли правильно. Кстати, распишитесь в ордере.
— Значит, решили состряпать дело? Пардон, ничего не выйдет! Я не серый. На липу меня не возьмете! Трудно будет...
— Будем надеяться, обойдется. Расписались? Теперь все, что у вас есть в карманах, положите вот сюда на стол. Все? Очень хорошо. А теперь идите. Вас уже ждут.
Обернувшись, задержанный увидел в дверях конвоира. Проходя мимо автоматчика, он обернулся и кинул через плечо:
— Имейте в виду, я этого так не оставлю! Я буду жаловаться. Блефуете! Но на мякине меня не проведешь!
— Ишь, разошелся, — усмехнулся Вагин, когда за арестованным закрылась дверь. — Твое мнение, Айсен Антонович?
— Полагаю, он и есть «Вольф». Уж больно не понравилось ему упоминание о волке. Ассоциация. А почему бы нам сразу не предъявить ему кое-какие улики?
— Было у меня такое желание. Воздержался. Посмотрим, что там раскопал Марченко. Сообразуясь с этим и будем работать. Пригласите майора, если он уже вернулся.
Турантаев позвонил Марченко.
— Айсен Антонович, разрешите нам всем вместе зайти, — отозвался тот. — Есть кое-что интересное.
Вскоре Марченко, Оллонов и Черенков вошли в кабинет.
— Ну, показывай, — попросил Турантаев майора, когда все подошли к столу.
— Вот, — Марченко раскрыл чемодан и достал из него пиджак. — Посмотрите, что я обнаружил: вшитый фотоаппарат, а в борту прощупывается ампула.
— Понятно. Ну, а еще что?
— Больше ничего, товарищ полковник.
— Не густо, — подытожил Турантаев. — Хотя и этого достаточно. Рация, шифр и прочее, видимо, где-то упрятаны. Надо будет все вещи осмотреть еще раз. Вместе с Оллоновым сделайте это.
— Ясно, Айсен Антонович.
— Кроме того, вместе же займитесь вот этой штучкой, — Турантаев достал из ящика стола изъятый у Павла позолоченный портсигар с вмонтированной в него зажигалкой.
— Точно такой же у Ивана Александровича, — вспомнил капитан Оллонов.
— Знаю. О нем речь потом. Борис Иванович, может, у вас к товарищам что есть?
— Все ясно, — заключил Вагин. — Пусть выполняют ваши указания, а завтра побеседуем с Вольфом еще раз. Да, Иван Петрович, как там Яна Дмитриевна?
— Плохо с ней, — ответил Марченко и подробно рассказал о том, что произошло после обыска.
— Жаль девушку. Но что поделаешь? — вздохнул Вагин, разводя руками. — Надо помочь ей оправиться. Возьми, Айсен Антонович, это на себя.
XIX
Утром Павла снова вызвали на допрос. Как и накануне он держался свободно, старался не выказывать признаков волнения. Положив ногу на ногу, безучастно уставился в окно. Но вот он повернул голову, поглядел в глаза полковнику и слегка растерялся. Взгляд того не выражал ни ненависти, ни злобы к арестованному, ни даже простого любопытства. Можно было подумать, что он, Орешкин, мало интересует органы МГБ, и что этому пожилому человеку все о нем уже давно известно. Арестованный опустил голову, но перед ним по-прежнему стояло лицо полковника с редкими, но глубокими морщинами, с поседевшими висками, со светлыми бровями, из-под которых спокойно смотрели внимательные серые глаза.
Вагин взял листок бумаги, остро отточенный карандаш, покрутил его в пальцах и, чуть подавшись к задержанному, спросил:
— Ну как, что-нибудь решили?
— Мне решать нечего. Я еще вчера вам все сказал, — арестованный посмотрел на полковника и откинулся на спинку стула.
— Это по-вашему. А по-нашему, вы еще и не начинали рассказывать.
— Ну что, что я вам должен рассказать? — как будто искренне удивился арестованный. — Если вы решили состряпать дело, валяйте, но я не подпишу ни одного протокола. Я сразу понял: вы кого-то ищете, но не нашли, и решили отыграться на мне. А что? Орешкин только прибыл, его никто не знает, вполне подходящая кандидатура, — он выдавил подобие улыбки. — Можно сфабриковать такое дельце, будь здоров! Пальчики оближешь! Можно доказать, что я не я, не Павел Орешкин, а шпион и еще черт знает кто...
— Прекратите, — строго оборвал арестованного Турантаев. — Вы не на вечеринке. Ведите себя поприличнее. То, что вы Орешкин и Павел, никто не отрицает. Вчера Борис Иванович пошутил. Ни в какой Германии он не был, как не был и советником. Больше того, будь он в Германии, будь он трижды советником, кто бы ему разрешил встречаться, вести какой-то разговор с перемещенными лицами...
— Ну вот, видите?! — повеселел арестованный. — Я же говорил...
— Вы напрасно спешите, напрасно радуетесь, — осадил его Турантаев, — ясно и то, что вы шпион.
— Опять двадцать пять, — усмехнулся Павел, но поежился так, словно ему за шиворот вылили ковш холодной воды. — Опять шпион. Подумать только. Докажите! До-ка-жите!
— Докажем. Каждому овощу свое время, — подполковник снисходительно улыбнулся. — Но учтите, это будет уже не в вашу пользу. Пока не поздно, ответьте: будете давать показания добровольно?
— Какие еще показания? Что вы пристали?!..
— Ну ладно, вижу, сами вы вряд ли начнете рассказывать. Что ж, поможем. При осмотре ваших вещей мы обнаружили...
— И там уже успели порыться?..
— Вы слушайте, что вам говорят! — повысив голос, прервал арестованного Вагин.
— Так вот, — снова начал Турантаев, — при осмотре ваших вещей мы изъяли пиджак, — он открыл чемодан, вынул из него пиджак. — Ну, вы не станете отрицать, что он ваш? Так вот, в этом пиджаке мы обнаружили вшитый шпионский фотоаппарат и ампулу с ядом.