- Плашкет! Ты хорошенько! - рявкнул откуда-то Калуга. - Заплюй ему глаза, чтоб он, сволочь, другой раз не нанимался.
- Эх, мать честная! Денег нет! - потирал руки Яшка-Младенец. - Я бы харкнул по-настоящему.
Славушка поднял на него румяное, смеющееся лицо:
- Плюй за мой счет! Позволяю!
Младенец почесал затылок.
- Разрешаешь? Вот спасибо-то!
Кока хотел запротестовать, замямлил что-то, но Славушка прикрикнул:
- Замест меня, ведь! Тебе что за дело? Кому хочу, тому и дозволю: твое дело харю подставлять.
Младенец шмаргнул носом, откашлялся, с хрипом харкнул.
- Убьешь, чорт! - загоготала шпана.
- Ну и глотка!
Младенец протянул Славушке руку:
- Спасибо, голубок!
Кока поднялся. Мигал заплеванными глазами, пошел к Мельникову.
- Смотри, не утирайсь! Денег не получишь! - предупредил Славушка.
- Я за ним погляжу, чтобы не обтирался! - предложил свои услуги Младенец.
Славушка заказал чаю.
Ломтев дал царь-бабе рублевку, важно сказав:
- Это, хозяюшка, вам за беспокойство.
Царь-баба ласково закивала головою:
- Помилуйте, господин Ломтев! От вас никакого беспокойства. Тверезый вы завсегда и не шумите.
Ломтев обрезал кончик сигары.
- Я это касаемо мальчика. Все-таки знаете, неудобно. Он шалун такой.
- Ничего. Пущай поиграет. Красавчик он какой у вас! Здоровенький. Огурчик.
Царь-баба заколыхалась, поплыла за стойку.
- Ну, ты, огурчик, доволен? - спросил Ломтев Славушку.
Мальчуган подошел к нему и поцеловал ему лоб. Ломтев погладил его по круглой щеке:
- Пей чай и пойдем!
А Мельников в это время уже придумал номер: предложил Коке схлестнуться раз-на-раз с Младенцем.
- Кто устоит на ногах, тому полтора целковых. А кто свалится - рюмка водки.
- А если оба устоят - пополам? - осведомился Кока.
- Ежели ты устоишь - трешку даже дам! - сказал Мельников.
Младенец чуть не убил Коку. Так хлестанул - у того кровь из ушей. Минут десять лежал без движения. Думали - покойник.
Очухался потом. Дрожа, выпил рюмку водки и ушел окровавленный.
Славушка радовался.
- Отработался, Кока? Здорово!
А по уходе Коки составилось пари: кто съест сотню картошек с маслом.
Взялись Младенец и Щенок.
Оба обжоры, только от разных причин: Младенец от здоровья, а Щенок от вечного недоедания.
Премия была заманчивая: пять рублей.
Перед каждым поставили по котелку с картошкою.
Младенец уписывает да краснеет, а Щенок еле дышит.
Силы неравные. Яшка настоящий бегемот из зоологического, а Костька-Щенок - щенок и есть.
Яшка все посмеивался:
- Гони, Антон Иваныч, пятитку. Скоро съем все. А ему не выдержать. Кишка тонка.
И все макает в масло. В рот картошку за картошкою.
Руки красные, толстые в масле.
И лицо потное, блестящее - масленое тоже. Течет, стекает масло по рукам. Отирает руки о белобрысую голову.
Весь как масло: жирный, здоровый.
Противен он Ваньке, невыносимо.
И жалко отца.
Отец торопится, ест. А уж видно, тяжело. Глаза - растерянные, усталые.
А тот жирный, масленый, поддразнивает:
- Смотри, сдохнешь. Отвечать придется.
Хохочут зрители. Подтрунивают над Щенком:
- Брось, Костька! Сойди.
А Мельников резко, пьяно, точно с цепи срываясь:
- Щенок! не подгадь! Десятку плачу! С роздыхом жри, не торопись. Оба сожрете - обем по десятке! Во!..
Выбрасывает кредитки на стол.
Костька начинает "с роздыхом". Встает, прохаживается, едва волоча ноги и выставив отяжелевший живот.
- Ладно! Успеем! Над нами не каплет! - кривится в жалкую улыбку лицо.
Бледное, с синевой под глазами.
А Младенец ворот расстегнул. Отерся рукавом. И все ест.
- Садись, Костька! Мне скучно одному! - смеется.
А сам все в рот картошку за картошкою. Балагурит:
- Эта пища, что воздух. Сколько не жри - не сыт.
Хлопает рукою по круглому большому животу:
- Га-а! Пустяки - барабан.
Противен Ваньке Младенец. Жирный, большой как животное.
И тут же в роде его веселый румяный Славушка восторженно хохочет, на месте не стоит, переминается от нетерпения, опершись розовыми кулаками в широкие бока.
И он тоже противен.
И жалко отца. Бледный, вздрагивающей рукой шарит в котелке, с отвращением смотрит на картошку. Вяло жует, едва двигая челюстями.
- Дрейфишь, а? - спрашивает Младенец насмешливо. Эх ты, герой с дырой! Где ж тебе со мною браться, мелочь? Я и тебя проглочу не подавлюсь.
Глупо смеется. Блестят масленые щеки, вздрагивает от смеха мясистый загривок.
- Сичас, братцы, щенок сдохнет! Мы из него колбасу сделаем!
Кругом тихо.
Только Славушка, упершись в широкие бока, задрав румяное толстощекое лицо, звонко смеется, блестя светлыми зубами:
- Яшка-а! Меня колбасой угостишь, а? Ха-ха! слышь, Яшка! Я колбасу уважаю! - Захлебывается от смеха.
И больно и страшно Ваньке от Славушкиного веселья.
И еще страшнее, что отец так медленно, точно во сне жует.
Вспоминается умирающая лошадь.
Тычут ей в рот траву.
Слабыми губами берет траву. Так на губах и мнется она. Так и остается около губ трава.
Вспоминает умирающую лошадь Ванька, - дрожа подходит к отцу. Дергает за рукав:
- Папка! Не надо больше!
Поднимается Щенок. Оперся о стол руками.
Наклонился вперед. Будто думает: что сказать?
- Ух! - устало и жалобно промолвил и тяжело опустился на стул.
Поднялся, опять постоял.
- От... правь... те... в больни... цу, - непослушными, резиновыми какими-то губами пошевелил.
Тихо стало в чайной.
Только Младенец чавкает. С полным ртом, говорит:
- Чаво?.. Жри... знай.
А Щенок не слышит и не видит, может, ничего.
Мучительный, ожидающий чего-то, взгляд.
И вдруг - схватился за бок. Открыл широко рот...
- А-а-а! - стоном поплыло! А-а-а.
Мельников вскочил. Схватил Костьку за руку.
- Ты чего, чего?..
Растерялся:
- Братцы! Извозчика найдите!
Ванька бросился к отцу.