Придя в свой кабинет, возле дверей которого уже дожидалась вызванная им Олимпиада, он первым делом вынул из ящика письменного стола пачку аккуратно нарезанных карточек и озаглавил некоторые из них.
Олимпиада Чунихина. Антонида Писляк. Писляк Митрофан Сильвестрович. Илья Мязин. Евгений Мировицкий. Келелейкин. Николай Чунихин (Олимпиадин сын). Гелий Мязин. Елизавета Мухаметжанова. Валентин Мухаметжанов.
М-м-м… Кто еще?
Вспомнив подкинутую Костей версию, написал: «Яков Ибрагимович Мухаметжанов».
Последняя карточка называлась: «Человек, вылезавший ночью из окна. Икс».
Стрелки настольных часов показывали пять минут девятого, когда позвонили из судмедэкспертизы.
– Да? – сказал Виктор в трубку. – Как? Как вы говорите? Трещина? Ну что ж, этого и надо было ожидать… Да-да… Конечно. Камень? Пришлите, пожалуйста. Спасибо.
Он положил перед собою карточку с наименованием «Олимпиада Чунихина».
Что-то такое было во всем облике старшей из сестер Мязиных, почему Баранников решил начать именно с нее. Да, что-то такое было в этой женщине…
Ее крепко сжатые фиолетовые губы.
Мужские, широкие в кистях, узловатые, грубые руки.
Властный тяжелый взгляд темных, широко поставленных глаз.
Наконец, эта ее монашеская одежда и смутные слухи о тайных занятиях лечебным знахарством.
Виктор набросал на листке ряд вопросов, которыми он собирался начать разговор с Олимпиадой:
1) С какой целью собирались родственники у больного Мязина днем?
2) Кто именно присутствовал?
3) Причина шумного разговора? (Показания соседей).
4) Где находилась между двенадцатью и часом ночи?
5) Как себя чувствовал Афанасий Мязин вечером? Не сказалась ли на его здоровье дневная ссора с родственниками?
Последним вопросом Баранников накидывал хитрую петельку. Он хищно округлил глаза, усмехнулся. Представил себе, как забьется старуха в искусно расставленных тенетах.
За рядом новых вопросов (завещание, отношения покойного с сыном Гелием, Антонидой и Писляком, дружба с Мировицким и пр.) – новая петелька…
Виктор не успел записать мысль. Дверь с шумом распахнулась, и в кабинет стремительно вошел хорошо, даже франтовато одетый человек лет тридцати пяти. Плотно притворив за собой обитую черной клеенкой дверь, он приблизился к Виктору, отрывисто бросил:
– Мязин. Гелий Афанасьевич, – и тотчас свободно, непринужденно уселся возле стола.
– Что вам угодно?
Холодный взгляд Виктора на секунду скользнул по Лицу Гелия, остановившись где-то на щегольской заколке его узенького модного галстука.
– Ка-ак?! – удивленно приподнял Гелий черные соболиные брови. – Вы… вы мне задаете такой вопрос? Мне?
– Не понимаю, что вас так удивляет, – пожал плечами Баранников, закуривая сигарету. – По тому, как вы поспешно, я бы даже сказал, решительно возникли передо мной, что же мне остается, как не заключить, что вам что-то нужно от меня…
Покуривая, он исподволь, не спеша разглядывал младшего Мязина.
Ох, этот Баранников с его пронзительными глазами, с его сдержанными, точными жестами, за которыми чувствовался как бы скрытый ток, готовый каждую секунду вырваться наружу и забушевать со страшной силой!
Гелий тертый был калач, а и то смешался несколько, пронзенный голубым электричеством баранниковского взгляда.
– По этому… ужасному делу, – сказал он, оправившись от растерянности. – Мне казалось, что вам как следователю интересно будет…
– Безусловно, – вежливо, кротко согласился Баранников. – Не только интересно, но и необходимо. Однако, – добавил он, ни на секунду не выпуская Мязина-младшего из поля действия высокого напряжения своего взгляда, – однако должен вам сказать, Гелий Афанасьевич, что беседовать с вами мы будем несколько позднее.
– Но позвольте… – Гелий даже привскочил на стуле. – Я, как ближайший родственник, имею право… Это очень важно! Я к вам пришел как коммунист к коммунисту…
«Э, да ты штучка! – весело подумал Баранников. – Холеный, черт… Барин!»
Гелий нервно теребил пуговку своего сногсшибательного вязаного жилета.
– Позвольте мне вести следствие в том порядке, какой я нахожу целесообразным, – надменно сказал Баранников,
– Хотите сперва допросить тетушек и дядюшек? – неприязненно насторожился Гелий. – Доверяете им больше, чем мне? Родному сыну?
Виктор оторвал от него свой взгляд, отвернулся и ловко пустил колечко дыма.
– Но послушайте! – Младший Мязин явно нервничал и не умел побороть в себе эту нервозность. – Ведь они черт знает что наговорят обо мне! Я потому и настаиваю на том, чтобы вы выслушали меня прежде их…