Умерив шаг, Писляк вступает в свои владения. С полдюжины черных кладбищенских старух, лениво переругивавшихся на скамейке у ворот, шустро смываются в кусты при виде директора. Росчерк гневной молнии, исходящей от лица Митрофана Сильвестровича, вдогонку поражает старушечьи укутанные рваными платками загорбки.
– У-у, кусошницы проклятущие!
На всех участках производства наведен надлежащий порядок, внедрено новое, передовое: нумерация кварталов, распределение мест в зависимости от общественного значения усопшего, именные таблички на могилах, анилиновая раскраска фотопортретов, водопроводная колонка с фонтанчиком для гигиенического питья… В этих и многих других мероприятиях преодолена, поборена рутина, изжиты предрассудки старины, и лишь против позорящих приличное лицо кладбища побирушек Писляку приходится признать свое бессилие: неискоренимы, окаянные!
Так, несколько раздраженный, переступил он порог конторы, где, дожидаясь, уже с полчаса томились его подчиненные. На ходу приглаживая слегка растрепавшиеся височки, солидно покашливая, отдуваясь от быстрой ходьбы, Митрофан Сильвестрович прошел к своему столу, зорко оглядел собравшихся, достал из портфеля пачку бумажек и, похлопав по ним ладошкой, сказал:
– Итак, товаришчи, что мы имеем на сегодняшний день?
Пасьянсы Виктора Баранникова
В Управлении милиции сделали даже больше, чем обещали накануне.
Когда Костя вернулся к Баранникову, тот был в кабинете один, сидел за столом в задумчивой позе, подперев голову руками, и созерцал свои карточки, разложенные в виде пасьянса.
– Вопросов не имеется, – сказал он, взглянув на Костино лицо. – Все ясно.
– В городских прописках за послевоенные годы Леснянский не значится. И вообще среди местных жителей такой фамилии нет и никогда прежде не было.
– Ну и отлично. Езжай-ка ты домой и скажи этой своей Разуваевой – или как там ее? – что так ей и надо. да и дело с концом!
Костя засмеялся. У Изваловой даже волосы повылезали от злости, что денег лишилась. Скажи ей такое – десяток жалоб тотчас же полетит по телеграфу во все инстанции!
– Гадаешь? – кивнул он на пасьянс из карточек.
– Это, уважаемый Константин Андреич, не гаданье, а почти математика. Помнишь, как доказываются некоторые теоремы? Сначала всё подряд, огулом, считается за искомое. Затем при рассмотрении неверное одно за другим отпадает, и в остаток само собою выходит то, что есть истина, что требовалось найти. Вот так и здесь, – постучав пальцами по крышке стола, играя в самодовольство, сказал Баранников. – Да-да, вроде того, как ты про Мировицкого рассуждал. Только ты касался одного участника, а у меня это система, метод, я это применяю в масштабах всего дела. Искать с самого же начала главное действующее лицо среди множества людей, про которых еще ничего толком не известно, – ты это и сам отлично знаешь! – наверняка заблудиться и впасть в ошибку. Поэтому я поступаю так: каждого из привлеченных считаю за вероятного преступника. И прежде всего интересуюсь доказательствами невиновности. Набралось их достаточно – карточку долой! Одна фигура со сцены сошла. Набралось еще – еще карточку долой. Постепенно карточки убывают…
Баранников быстро, движениями настоящего любителя пасьянсов смахнул в сторону большинство картонок.
Преднамеренно так получилось или же случайно, но на тех, которые он не тронул, были обозначены имена Николая Чунихина, Валентина Мухаметжанова и еще Икс…
– …и остается, допустим, только три, – докончил Баранников. – Это и есть настоящие, искомые преступники. Теперь лишь обосновать их преступность, если к этому времени она еще не вырисовалась достаточно убедительно сама, и ждать благодарности за быстро и хорошо проведенное расследование…
– Черт побери, как оригинально! И как ново! – сказал Костя, изобразив восхищение.
– А что вообще в мире ново? – играя теперь в обиженность, сказал Баранников. – Новое – это всего лишь забытое старое. Этим методом я уже десятки дел с блеском провел, а ты вот с одним несчастным многоженцем второй месяц возишься…
– Что поделаешь! – вздохнул Костя. – Не всем же дано быть гениями. Кстати, у гениев бывает перерыв на обед?
– Биографы отвечают на это по-разному.
– А все-таки?
– Иди ты со своим обедом! Из буфета мне что-нибудь принесут. Сейчас самое время только ковать и ковать! Видел, как все на допросах юлили, незнайками прикидывались? Но это – ладно, гораздо важнее, что все они перепуганы. Вот поверь мне – или я не психолог и меня надо отсюда гнать в три шеи, – еще самую чуть их подогреть, подбавить им температурки – и они все побегут сюда друг друга выдавать! Сейчас они, так сказать, «зреют». Сначала солидарность действовала, сплотка, уговор, может быть. А теперь это рвется. В каждом страх за шкуру свою нарастает. Посмотришь, еще сегодня они сюда побегут. Сами понесут мне все факты. На тарелочках с голубой каемочкой. Вот на этот стол. А мне останется только взять нож и вилку и пробовать эти факты на зуб и на вкус: этот хорош, в дело его, а этот несъедобен, эрзац, забирайте назад, уважаемые граждане, давайте-ка что-нибудь другое, настоящее, добротное!