Скорее! Скорее!
Спасительный зеленый огонек вынырнул из-за сквера. Скрежетнув тормозами, машина остановилась.
– На Миллионную! – скомандовал Гелий таксисту.
6
Павел Гнедич жил чудаковато.
Товароведение, которое он преподавал в техникуме, было прескучнейшей и прозаической наукой.
Но он писал стихи.
Не то чтобы вдохновение накатывало вдруг на него и он, будучи не в силах противоборствовать ему, воспламенившись, издавал стихотворный вопль, – нет! Он просто с маниакальным упорством ежедневно сочинял двадцать – тридцать строк немыслимой рифмованной чепухи.
У него спрашивали приятели, для чего тратит попусту время на сочинение глупых стишат. Гнедич совершенно серьезно отвечал:
– Освежает.
Дожив без малого до пятидесяти, он так и не удосужился жениться. Отношение его к женщинам являлось предметом веселых обсуждений. Считалось, что он еще хранит невинность. Когда его спрашивали об этом, он краснел, смущался и бормотал абракадабру вроде:
– Известно ль вам, что в Абиссинии мужи черны, а бабы синие?
Или еще что-нибудь из только что сочиненного.
Он жил на улице с допотопными домиками и допотопным названием: Миллионная. Это, кажется, была единственная в Кугуш-Кабане не переименованная улица.
Его хозяйством руководила старушка Власьевна. Сорок лет тому назад она была его нянькой, утирала ему нос, водила за ручку маленького Павлика гулять. Теперь Власьевна от старости трясла головой и готовила Гнедичу кошмарные обеды.
При всем при том он был пьяница. И когда напивался, то на ногах пребывал довольно крепко, но в пояснице, по причине своего необыкновенно длинного роста, ломался, как складной метр. И мог даже упасть.
Такое сокровище!
И уж, разумеется, будучи допрошен следователем, не задумываясь, бухнет ему чистую правду – где именно находился его друг Гелий Мязин между двенадцатью и двумя часами ночи…
Скорее! Скорее!
Вот пестрый базар… Вот дряхлая громада древних соляных амбаров… Вот мост через быструю Кугушу… Вот замелькали заречные домики с мезонинами, с голубятнями…
Вот наконец и Миллионная!
Черный от времени дом с полуосыпавшейся резьбою деревянных кружев.
Власьевна с трясущейся головой. Смотрит в узенькую щелочку приотворенной двери:
– Чевой-то? Дак нету его, Паши-то… Ушел, слышь, Паша. Еще давеча ушел… Чевой-то? Куда ушел? Дак бо знат. За им это, как ее… милица приходила. В милицу, однако, ушел…
7
«Конец! – думал Гелий – Конец… Теперь все откроется…»
Он стоял на мосту, облокотившись о перила, тупо глядел на мутную рыжую воду реки. Клочья пены, древесную дребедень – щепу, корье, гнилую труху – крутило внизу у мостовых быков. Бешеное течение швыряло весь этот мусор, затягивало в воронки водоворотов, норовило утопить…
«Теперь карьеру мою можно считать оконченной, – продолжал свои невеселые размышления Гелий Афанасьевич. – Что ж, что та история осталась недоказанной: следственные органы, ежели возьмутся, докажут…»
Ах, как неприятно иметь дело со следственными органами!
В каком бы кругу ни вращался Гелий Афанасьевич (за исключением домашнего), он всюду производил впечатление человека обаятельнейшего: красив, интеллигентен, образован, талантлив. Полная достоинства осанка, элегантная одежда, выразительные, чуточку мечтательные глаза, бархатистый баритон, соболиные брови вразлет…
А этому черту, Баранникову, с его сумасшедшим взглядом – на все наплевать. Ни на осанку, ни на интеллект, ни на бархатный баритон не поглядит: подберет матерьяльчик – и раздавит.
Как букашку. Как червячка.
Кипела внизу мутная Кугуша. На мосту, на обоих берегах жизнь кипела. С грохотом, с ревом проносились мимо тяжелые грузовики. Пронзительно свистел крохотный паровичок узкоколейки. Стрелы башенных кранов чертили на синем небе невидимые полуокружности. Позванивали сигнальными звоночками.
Словно в последний раз, Гелий окинул пустым взглядом всю эту беспокойную береговую жизнь, тяжело, прерывисто вздохнул и медленно, непривычно сутулясь, побрел домой.
8
А там ждала его повестка из прокуратуры: к семнадцати ноль-ноль явиться в комнату номер шесть. Он поглядел на часы. Времени оставалось в обрез.
Алиби Мязина-младшего
– Вы умный человек, Гелий Афанасьевич, – ласково сказал Баранников, – и я думаю, что нам с вами не придется разыгрывать нелепую и скучную комедию запирательства, отнекивания и тому подобное…