— Знаю, знаю, что ты подумал! Надо через раз думать, тогда легче жить будет, а то все думающие стали, а жить все хуже и хуже.
«Философ!» — мелькнуло в голове у Мити, но он ничего не ответил и безропотно последовал за своим новым приятелем.
Ехали долго. Пересекли Москву из конца в конец, и Митя почти сразу определил, что они находятся в районе ВДНХ. Мелькнул силуэт знаменитой скульптуры, да и вообще он часто бывал здесь у своей знакомой и места эти знал неплохо. Проехали под мост и свернули в сторону киностудии. Не доезжая до нее, еще раз свернули и оказались на тихой немноголюдной улице. Машина остановилась. Витька расплатился с шофером. Вылезли и двинулись: впереди — Витька, а Митя — следом. То ли от усталости, то ли от напряжения, но им начинало овладевать безразличие.
— Погоди немного, — сказал Витька, — уже почти прибыли.
Поднялись на девятый этаж большого, стоящего в глубине дворов дома. Витька нажал кнопку звонка. Открыла женщина. Из-за ее плеча выглядывал высокий цыган, лицо его прямо-таки лучилось жизнелюбием. Женщина посторонилась, пропуская прибывших в квартиру. Они прошли на кухню, где за накрытым столом сидело еще двое. Витька сразу же присел к столу и налил себе полстакана водки, а Митя, кивком головы поприветствовав присутствующих, устало прислонился к стене.
— Садись, — сказал Мите один из цыган, — чего встал?
Митя присел на пододвинутый к нему стул и сразу же почувствовал, что если сейчас не выпьет, то просто уснет. И женщина, как будто прочитав его мысли, тут же подала ему стакан с водкой.
— Ну что, Витяй, — сказал один из цыган, — все спасаешь людей?
— Ладно тебе, — огрызнулся Витька, — его менты пасут, куда ему деваться?
— Зачем он им понадобился? — спросил низенький разбитной парень.
— Порешил он двоих…
— Ишь ты! Не похоже, чтобы смог.
— Со всяким может случиться.
— Ну что у тебя произошло? — спросил высокий, с сильными руками цыган, — рассказывай.
— Хоть деньги собирай, — сказал Митя, — так часто об этом говорю, что почти наизусть выучил.
Все рассмеялись.
— Говори, — приказал цыган постарше.
— Чего говорить-то?! — Митя взглянул на женщину, и она тут же вышла. — Доверил я свое сердце суке, а она… — Митя отвернулся и помолчал.
— Подставила тебя?
— Предала! С моим другом спуталась.
— Некрасивая история. Но на то и жизнь, что в ней всякое может быть. Давно это случилось?
— Почти месяц прошел.
— И где же ты, родимый, все это время скитался?
— В таборе я был!
— Что?!
Цыгане за столом недоуменно переглянулись.
— В каком таком таборе? Что ты мелешь?
— Ничего я не мелю, — угрюмо ответил Митя, — там Михай за барона оставался, они мне приют оказали.
— Правду говорит, ромалэ, — сказал один из цыган. — Ну и как здоровье Михая?
— Нет больше Михая, убили его.
Воцарилось молчание…
Тишина была такая, что, если какой-нибудь посторонний звук вторгался в нее, он казался немыслимым шумом. Цыгане уже ушли. Витька сидел, подперев голову руками, и слушал негромкий Митин голос. Со стороны можно было подумать, что он совершенно безучастен к рассказу, но время от времени «бомж» вставлял свои реплики, и они были настолько точными, что Митя только удивлялся, как может посторонний человек, которого он узнал совсем недавно, так хорошо понимать ситуацию.
— …Давно это началось, с той минуты, когда мне показалось, что человек не может быть один. — Митя вздохнул. — Ошибался я, наверное, да сейчас уже поздно об этом…
— Не ошибался ты, — вставил Витька и снова замолчал.
— Куда все подевались тогда, ума не приложу, и ведь как-то неожиданно все началось. Всегда меня окружало множество людей, и мне казалось, что это прочно, что это навсегда. А выходит?!
— Ну, что это за люди?! — опять, вмешался Витька. — Пили, наверное, вместе да гуляли…
— Да, — согласился Митя, — гульба была беспримерная. Жизнь жгли, да меры не знали, думали, что всегда так будет. А потом как-то заболел я сильно, глянул: воды некому подать. Зову того — занят, этого — некогда, тот отвечает: «Приеду…» — и не приезжает. Лежу и думаю: «Вот, суки, как гулять у меня, да как куда их с собой водить на халяву — тут все здесь, а надо что — никого не дозовешься». Это — мужики! А с бабами еще хуже было, ну, с теми, которые близкими считались. Они в трудную минуту мою все свои обиды припомнили. И конечно же, все занятыми оказались. Вот так и лежал, помирал-помирал, да не помер. Выскочил. Бог миловал, словно хотел мне весточку подать: живи, мол, Митя, еще рано тебе уходить. Оклемался я немного и решил: фальшивых друзей по боку, баб ненадежных тоже. Остался у меня один друг, да и тот какой-то странный: то ли приглядывался он ко мне, то ли податься ему некуда было. Зайдет, водки выпьет, покурит, послушает, что я ему рассказываю, а о себе ничего не говорит. Так его жизнь для меня тайной и осталась…