— Что же я должен делать, пхури? — спросил Митя.
— Поживи среди нас…
— Я — другой! — сказал Митя. — Не всегда я вас понимаю. Многое ты угадала, старая, и к душе моей тропинку нашла, но всей глубины ее ты не знаешь. Устал я от одиночества. Даже с Ружей я одинок. Не люблю я ее, другую женщину любил, а она меня предала.
— Забыл поговорку, морэ: верь женщине, но гляди в оба. Упустил момент, и она — чужая. Цыгане хорошо это понимают, и потому у них женщины не предают.
— На страхе все держится, какая это любовь?
— Те, кто до нас жил, — ответила старуха, — не глупее нас с тобой были, когда законы устанавливали. И тем сильны были. А про то, что Ружу не любишь, никогда ей не говори. Нельзя женщине такие слова говорить, она все по-другому видит. И слышит по-другому. Последнюю ниточку к жизни оборвешь, и не для чего жить будет.
Подошел барон, поздоровался.
— Разговариваете?
— О жизни слушаю, — усмехнулся Митя. — Столько всего переслушал, а как жить — не знаю.
— А ты живи и не думай о том, как жить. Живи!
Он хотел добавить еще что-то, но тут подбежал Тари и шепнул ему что-то. Барон переменился в лице.
— Не оставляют нас в покое гаджё, — сказал барон. — Пойдем, Митя, дело есть.
Он отвел Митю в сторону.
— Приходил ночью парень из поселка. Он к нам хорошо относится, часто бывал в таборе. Говорил, что опять что-то замышляют. Как зверей гонят с места на место, не можем отдохнуть спокойно и своими делами заняться. Я схожу туда, поговорю с ними. Что им нужно узнаю.
— Не следует тебе ходить, дадо, — вмешался Тари, — это опасно. Кто табор поведет, если с тобой что случится?
— Ничего со мной не случится, — ответил барон. — А если что, Савва во главе встанет.
— Не ходи, дадо, — снова сказал Тари. — Спрашивал я у Ружи, а та у Рубинты пытала, что с нами дальше будет. Сказала девочка, что беда нас ждет. Разве она обманывала когда?
— От судьбы не уйти, — сказал барон, — сам знаешь. Пойду я. И Митю с собой возьму. Вдвоем веселей будет.
В тот же вечер Митя и барон ушли в поселок. Табор замер в тревожном ожидании…
Митя попридержал барона за рукав и сказал:
— Подожди, дадо, не ходи, я узнаю, что там происходит?
Зеленая улица заканчивалась небольшим пространством, чем-то вроде маленькой площадки. Здесь было много народу, стоял невообразимый шум. Доносились крики.
— Сходи, морэ, глянь, тебя они не знают.
На площадке били человека. Он не сопротивлялся, только вскрикивал от боли. Его окровавленное лицо было похоже на маску. Это был тот парень, что приходил в табор предупредить цыган об опасности.
— Убить его, гада.
— Своих продает!
Мите особенно запомнилось это «свои». Он поморщился, как от боли.
— К цыганам бегал…
Митя подошел поближе.
— За что вы его, мужики? — спросил он.
— Тебе чего? — откликнулся низкорослый пьяница с бегающими глазками. — Ты еще откуда здесь взялся?
— Приезжий я, — ответил Митя.
— Иди своей дорогой, — крикнули ему.
— Оставьте его! — негромко сказал Митя. — Разойдитесь.
— Ах ты сволочь! — раздалось сразу несколько голосов.
— За кого заступается?! Из ихних…
Митя неторопливо вытащил из кармана пистолет и взвел курок.
— А ну, в стороны!..
Мужики шарахнулись от него. Митя подошел к еле стоявшему на ногах парню.
— Идти можешь?
— Видел я тебя у цыган, — сказал парень. — Убьют нас. С нами расправятся и на табор пойдут.
— А тебе какая забота? — спросил Митя.
— Люди они, люди, а эти — звери, волки…
— Ладно, пошли.
Он подхватил парня под руку и медленно повел его к тому месту, где оставался барон.
— Как же они тебя изловили? — спросил барон у парня.
— Донес кто-то, следил. Я с вами уйду, если позволишь?
— Что за разговор, конечно, — ответил барон.
Они остановили повозку, которая проезжала мимо, упросили деда, правящего лошадьми, подбросить их до окраины и тронулись в путь. Но далеко уйти им не удалось. Толпа, опомнившись от первого смятения, с гиканьем и воем ринулась следом.