— Ты смотри, Минуций, сам не болей, — усмехнулся Тит, — а то, кто нас потом некому штопать будет. Смены достойной нет.
Пожилой лекарь только рукой махнул и повернулся к Тимоклу:
— Последний раз тебе объясняю, горе моё. Надобно рассмотреть и сказать, имеются ли краснота, отёк, боль, лихорадка и затруднение движения. По совокупности сего и можно судить о том, заживают ли ранения.
— Не, Минуций, не последний, — хохотнул кто-то на дальней койке.
— Чего? — спросил врач.
— Не последний раз, говорю, объясняешь!
Минуций вздохнул.
— Вот, парень, держи лучше грязные бинты. Постираешь их.
Врач вёл учёную беседу с учеником, то и дело вставляя греческие слова. Учился он в Пергамском асклепионе, как, кстати сказать, и Статилий. Тит внимательно прислушивался. По словам лекаря выходило, что он идёт на поправку. Не успел он порадоваться, как Минуций произнёс:
— Это самый сложный, невероятный случай. От чего я только не лечил, какие только раны не приходилось зашивать! И от мечей и копий, и от стрел. Сколько я собачьих укусов зашил, пару раз рысьи и медвежьи пришлось лечить. Но чтобы ликантроп! Я бы раньше не поверил, что оборотни существуют. Да я и сейчас верю с трудом.
Лонгин невесело усмехнулся.
— Ну, может мы все помешались, конечно.
— Да, нет, с ума поодиночке сходят. Это только от гнилой воды все вместе дрищут. Больше месяца все только про тварь да перетирают. А тут вы с ней свиделись. Верю, конечно. Особенно тебе. Вот Бессу бы не поверил. Он горазд заливать.
— Как он?
— Нормально. Всего лишь вывих.
— А этот волчара-переросток мог и руку оторвать, — сказал Лонгин.
— Да, — мрачно кивнул врач, — многим и оторвал. Руки, ноги, головы…
Помолчали.
Тит справился о том, кто выжил в бойне, а кто нет, как и положено командиру — едва придя в себя. Марк Сальвий уцелел и довольно легко отделался. В сравнении со многими.
— Ладно, — Минуций хлопнул ладонью себе по колену, — сегодня видно уже, что ты, Тит, выздоравливаешь. Поправишься, не сомневайся!
Минуций наклонился ближе к Лонгину и шëпотом проговорил:
— Тебя и сам Статилий Критон осматривал. А потом Авл Костыль, капсарий наш, рассказал мне, что Статилий отсюда сразу к Весëлому Гаю пошёл, а потом они вместе к цезарю ходили.
— Марциал сомневался, что это ликантроп, — негромко проговорил Лонгин, — теперь уж, верно не станет выдумывать мурмексы с ножами.
— Да, отделали тебя не мурмексом, — согласился Минуций, — на что эта тварь похожа?
— Зубастая, — устало ответил Тит.
— Зубастее меня? — улыбнулся Дентат.
— Ты тоже грозный, — согласился декурион-принцепс, — со всеми твоими ножами, крючками, да пилами.
— Ну, тебя-то пилить не пришлось, хвала Юпитеру, Наилучшему, Величайшему. А кое-кого из твоих парней…
— Кого? — сжал зубы Лонгин.
Минуций назвал несколько имëн. Когда Тит спрашивал о выживших, ему не стали в подробностях рассказывать, в каком виде те уцелели. Жив, только ранен — ну и хвала богам. А то, что раненый теперь без рук, без ног…
— Ликантроп, это, пожалуй, сильнее будет, чем Минотавр, — вдруг подал голос Тимокл, — кентавры, должно быть послабее были. А Кромионская свинья и рядом-то не стояла. Пожалуй, только гидра опаснее была, хотя кто их там знает.
— Что же ты, парень, прямо всë про богов и чудовищ знаешь? — удивился Тит, впервые встретив подобную образованность.
— Да, все знаю, — важно подтвердил Тимокл, — если желаете послушать, расскажу! Я вот думаю, что с ликантропом никто не сравнится! Он сильнее всех других тварей. Хотя, про волко-людей мало кто писал, может, у меня выйдет? Смогу ли я сочинить эпическую поэму о войне в Дакии и битвах с ликантропами?
Тимокл не успел и помечтать о будущей славе нового поэта, как зажмурился и голову в плечи втянул. Минуций отвесил ему подзатыльник со словами:
— Гиппократа читай, бестолочь! Поэтов и без тебя хватает!
Тит только ухмылялся, глядя на незадачливого ученика лекаря. Что же, новости хорошие, Минуций заявил, что раны затягиваются неплохо. Значит, ещё поживём. С этими приятными мыслями он задремал.
Проснулся во время обеда, когда все остальные соседи доедали свою порцию каши. Тимокл долго тряс его за плечо, а Титу совсем не хотелось просыпаться. Запах горячей еды заставлял вынырнуть из объятий Морфея, но разум, измученный бессонницей, всплывать из глубины исцеляющего забвения не торопился.
— Да проснись же! — у самого уха крикнул ему Тимокл, — я обед принёс. И к тебе приятель пришёл!
Наконец, Тит разлепил глаза. Ему в руки сунули миску с кашей, уже порядочно остывшей. Он с трудом и помощью Тимокла сел, облокотился на подушку и начал орудовать ложкой. Тит не особо обращал внимания на всех вокруг, в голове у него ворочалась одна простая мысль, что надо бы побыстрее обед съесть и заново лечь подремать, пока спать не расхотелось.