Травы спелые поникли головами.
После бури травы выпрямятся снова -
Только я не встану…
И друзья мои лежат со мною рядом -
Полегли в неравной битве с вражьей силой.
Не пройти уже венчального обряда
Мне с моею милой.
Не кружи ты надо мною, черный ворон.
Ты один, и я пока тебя сильнее.
Коли стаей налетишь, как лютый ворог -
Спорить не сумею…
Дардиолай слушал песню, слова её сами собой шли из его души. Незнакомый человек сложил, а как будто о нём. Песня затихла, но голос ещё долго звучал в его мыслях, отражался от заснеженных скал, как эхо.
У начала тропы поджидал Реметалк.
— Ну что? — спросил он, — лютует?
— Есть немного, — проговорил Дардиолай и потёр горло.
— Как Тзира? — удивился Реметалк.
— Ага. Знаю теперь, что испытывает удавленник, когда дёргается в петле.
— Совсем озверел… — сочувственно покачал головой Реметалк.
Дардиолай усмехнулся. Это ж надо от оборотня такое услышать.
— Чего теперь-то?
— Велит ехать. Завтра.
— Ты ж хромой. Ты ж едва из такой передряги вырвался. Что, и передохнуть не даст?
— Не даст. Что хромой — сам виноват. А дело превыше всего. Похоже, и не было ещё ни у кого из братьев дела-то важнее этого.
— Н-да… Вот ведь… — покачал головой Реметалк.
— Ты что там про баню-то говорил?
— А! Так скоро готово будет. У нас, конечно, баня такая себе. Не в царских хоромах чай. Камней накалим и в бочку покидаем. Сколько-то хватит пропотеть.
— Ну, пошли.
Баня и верно оказалась скромненькой, да ему после месяцев блуждания по горам и лесам и такая нисколько не хуже, чем те термы в Ледерате, где довелось побывать ещё до первой войны с Траяном.
Нашлась и чистая рубаха. Девушки из храма Бендиды расстарались.
Вот в ней одной после бани он и стоял на ветру, вновь завороженно глядя на огни подле землянок.
Где-то там поселилась и Тармисара с дочкой. Не одни, конечно. Тут никому дела нет, сколь твой род знатен. Скученно, тесно.
С Тармисарой они за все дни пути от кастелла едва парой слов перекинулись. Не было никаких объятий с поцелуями. Вообще ничего. Лишь усталые взгляды.
А у неё ещё и испуганный.
Может, показалось?
Он вспомнил ту ночь, первую после того, как он догнал их. Костёр. Еловые лапы, нарубленные для постели. Из той деревни, где он некоторое время проторчал, удерживая Требония, Дардиолай утащил кое-какую одежду, что удалось найти в заброшенных домах. Целый тюк набрался. Шапки, безрукавки из овчины, зимние плащи. Он нашёл отороченные шкурами. Зажиточная деревня была, чай не на задворках где-то стояла, а возле Апула, что несколько лет столицей царства звался. Дардиолай знал, что тёплая одежда понадобится людям, вот и взял.
Разгорячённый после обустройства лагеря, он снял и кинул на еловые лапы меховую безрукавку.
Тармисара вздрогнула, и, как ему показалось, с ужасом поглядела на тёмный мех. Его основательно притрусило снегом, и сейчас он таял возле костра, блестел мокрыми капельками во мраке.
Дардиолай сел рядом, но не вплотную. Безрукавка оказалась между ними. Тармисара как-то странно смотрела на неё, а потом несмело прикоснулась к мокрому меху. И тут же руку отдёрнула. Вздрогнула.
— Ты чего? — удивился Дардиолай, — бери, надень. Холодно же.
— А тебе?
Это были вторые её слова после встречи. А первые — какое-то робкое: «Здравствуй», в ответ на его приветствие.
«Здравствуй, солнце».
Вот и увиделись. Впервые за долгие месяцы.
А, нет, не впервые.
«Ничего не бойся. Ничему не удивляйся».
Он вспомнил, как смотрел на неё там, в кастелле. Завороженно, едва не позабыв о деле. Как она смотрела…
Она впервые видела его таким.
При встрече им некогда было обниматься. Он сразу поспешил помогать женщинам.
«Здравствуй, солнце».
— Мне не холодно, ты же знаешь.
Она кивнула. Как-то странно, будто неуверенно.
Он не понимал, что с ней происходит. Она оцепенела, будто косуля, которая видит охотника с луком, но, почему-то, не бежит, хотя знает, что на неё смотрит смерть.
Что же так её напугало?
Он помнил, как кричал ей: «Беги!» Да только не суждено человеку различить слов в волчьем рыке, а он о том и не задумывался. Едва ли вообще это понимал.
Тармисара несмело спросила:
— Совсем холода не чувствуешь?
— Бывает и мёрзну, не без этого, — ответил ей Дардиолай, — но не так, чтобы сильно. Мне, скорее, сложно понять, каково тебе, когда согреться не можешь.
Чуть не сказал: «Каково вам, людям».
— Ты давай, надень, не бойся, это не моя шкура, это лиса. Только черно-бурая. Я тебе и рукавицы дам, и безрукавку. Я всякого притащил. Человек на пять должно хватить, у вас-то совсем с вещами туго.