Он попытался пошутить, чтобы сгладить неловкость. Но вышло плохо. Не до шуток сейчас.
Когда пришли на Когайонон, он и вовсе с ней не виделся больше. Все были заняты делом, новую жизнь свою обустраивали. Новые землянки копали с помощью тех, кто тут уже обжился. А он… слонялся вокруг. Пытался пристать к какой-то работе, да всё невпопад.
И вот теперь стоял на ветру, едва не голый и смотрел на её новый дом. Войти? Не ко времени будет. Там и малые дети спят. Дайна…
«Она не твоя».
— Дардиолай!
Он обернулся. Снова Реметалк, да не один. Вместе с Девнетом и Зайксой. Братьями.
Они обнялись, похлопали друг друга по плечам. Вновь посетовали на помятость Збела и подивились странному поведению Залдаса.
Девнет и Зайкса тоже не понимали, что нашло на отца. С ними он говорил куда меньше, чем с любимым сыном. Эти парни были послабее той четвёрки, что он отправил с Тзиром Скретой. Зайкса совсем молодой, чуть за двадцать. Братья подшучивали над ним часто. Имя, не очень подходящее для волка у него. Девнет постарше, но в полнолуние оба не в силах противиться зову Владычицы. А раз так, то по мнению Залдаса они — не воины. Нянькаться с ними надо ещё лет десять, пока не проснутся.
— Мы тебе всё подготовим к завтрему, — пообещал Девнет.
— Ага, всю зброю в лучшем виде, — поддакнул Зайкса, — и пару лошадок.
Ишь ты, у них и лошади тут есть. А бабы, убиваясь, больных на волокушах сюда тащат.
— Ты бы отдохнул пока, — посоветовал Реметалк.
— Да где же? — спросил Дардиолай.
Он крышей над головой даже не озаботился. Вот ведь растяпа.
— Я провожу, — сказал Девнет, — у нас тут есть.
Всё у них есть.
Реметалк посмотрел на Зайксу и как-то загадочно мотнул головой.
— Ты сбегай там.
Тот кивнул.
Дардиолая они привели в землянку, сработанную куда добротнее прочих. Внутри была постель. На неё навалены шкуры. Много. И можно было встать во во весь рост. Все швы меж брёвен тщательно проконопачены. И даже треножник с горячими углями стоял. Ничего себе. Девнет и лучину запалил.
Хоромы царские.
— Ты отдыхай, брат. Дорога-то дальняя.
Он остался один. Разделся догола. В кои-то веки можно себе позволить так поспать, а то едва не запаршивел совсем по оврагам-то.
Залез под шкуры. Блаженно потянулся.
Хор-р-рошо!
А Тармисара сейчас в тесной норе с девочкой ютятся. И баню им никто не предложил.
— Ну и сволочь же ты, Збел, — прошептал он еле слышно.
Вылезать из постели уже категорически не хотелось.
— Да, порядочная сволочь…
Скрипнула дверь. Он повернул голову.
На пороге стояла Тармисара.
«Ты сбегай там».
Вот же… мерзавцы.
Она куталась в плащ. Он сел в постели. Не сказав ни слова, смотрел на неё. Она тоже молчала. Оглядывалась по сторонам.
— Предупреждал твой отец, что свяжешься с «этим безродным бродягой» — окажешься с ним в убогой хижине, — проговорил Дардиолай, — так и вышло.
— Бывает хуже, — ответила она.
Да, у неё сейчас куда хуже. Он прикусил губу.
— Для такого, как ты, должно быть неважно. То есть, ты не такой, как все, для тебя безразлично то, чего другие всеми силами добиваются. Одним нужно богатство, золото, земли, а тебе даже жизни не жалко, всё другим отдашь.
Тармисара хотела ещё что-то добавить, но не стала. Мялась, сжимая в руке края плаща, который только её пальцами и держался на плечах.
Дардиолаю хотелось сказать, что он бы ради неё всё сделал, сердце отдал, если бы попросила. Не осталось у него ничего более, только он сам. Вот, отбил от римлян, теперь она свободна. Ему хотелось обнять её, сказать, что они могут начать новую жизнь вместе, пусть прежние беды останутся в прошлом.
Но он не мог. Язык не поворачивался.
Тармисара смотрела на него, будто с опаской. В чём же дело? Как спросить? Слова не находились.
— Я не знала, что ты вот так… можешь. Думала, всё это досужие сказки и не бывает таких.
— Каких?
— Героев, таких, что один против всего мира пойдёт, самый настоящий, как из старых песен о воинах.
Шерстяной плащ сполз на земляной пол. Будто искры посыпались. Тармисара осталась в одной рубашке, туго натянутой на высокой груди. По коже Збела пробежал огонь, сердце забилось чаще. Холодная, страшная зима отступила, в землянку будто вернулся та давняя весенняя полночь. Костры на берегу, запах молодых трав, и девушка рядом. Она, его единственная страсть на всю жизнь.