Уже давно стемнело, как он решился вылезти из кустов можжевельника, где спрятался остерегаясь встречи с двуногими которые убивали громом из палок, убивали все что движется будь то древесная белка или огромный бурый медведь, убивали не ради и не для, убивали просто так, чего не понять ему — жившему законами природы. Волк убивал лишь ради пропитания, а дрался за жизни — семьи, стаи и себя, из-за самки и территории из-за права быть вожаком, потому как править стаей должен самый сильнейший ради ее же блага. И иначе жить было нельзя, иначе жить он не мог.
А что они…?
Одолеваемый голодом он осторожно крался к месту гибели его жертвы, с надеждой что хоть что ни будь осталось. Двуногие приезжали на больших лошадях, иногда с собаками, и почти никогда не брали добычу, показывая тем самым бессмысленность убийства. Так было и в этот раз. Косуля лежала на том же месте, нелепо разбросав длинные ноги в стороны, в груди зияла большая рана уже облепленная роем мух, вокруг еще оставался запах двуногих, но поблизости их вроде бы не было. Волк начал с бедра на котором уже оставил свой неглубокий след. Отгрызая ногу, он вдоволь наелся еще не успевшим испортится мясом, и ни минуты не мешкая, отправился в путь. Набитый пищей живот и постоянно цепляющаяся за кусты отгрызенная нога, сильно мешали его продвижению, но дома ждали волчата с волчицей и приходилось не жалея себя бежать, скорей и скорей, тем более что где то рядом двуногие.
Ночной путь обошелся без приключений, и под утро волк выбежал на уже знакомую, почти родную тропу, ведущую вокруг темного озера прямо к его логову. Он бежал и с гордостью представлял радостное тявканье волчат встречающих отца с большой и вкусной добычей, и нежный, теплый взгляд его любимой волчицы. Представлял как наконец после долгой охоты с наслаждением свернется в клубок на мягкой земле и уснет возле копающихся малышей. Как бережно мать, будет охранять его сон, оттаскивая надоедливых волчат от спящего отца. И погрузившись в мечты он уже почти добежал до дома как почувствовал резкий, кислый запах — запах двуногих. Он остановился, навострил уши — тишина, неслышно шороха волчат, не слышно ни чего кроме пения птах и тихого скрипа покачивающейся на ветру старой ели, еще чуть-чуть постоял и рванул что есть мочи к родному гнезду, перепрыгивая невысокие кустики скрывающие логово.
Волчица неподвижно лежала в стороне прикрытая невысокой травой забрызганной темной кровью, волчата, вмятые в землю застыли в ужасных позах, с переломленными лапами, свернутыми шеями, с похожей на репейник замаранной землей и кровью шерстью. Волк замер, уже бесполезная нога выпала из пасти, а сзади хрустнула ветка. Он лег свернувшись калачиком прямо на растерзанных малышей подгребая их к себе лапами, высоко запрокинул голову и нарушил тишину спокойного леса, дрожащим, до боли тоскливым воем, зажмурив горящие желтым глаза, а позади раздался оглушительный грохот…