По разгромленному трактиру пронесся хриплый победный клич. Единственный оставшийся в живых горец поднял за волосы отрубленную голову противника. Парень с булавой рванул с перевязи метательный нож. Горец, захлебываясь кровью, отлетел в угол. Из горла торчала черная рукоять.
Смерть кезанкийца дала варвару возможность подняться на ноги. Его противник замысловато выругался и, перекидывая рукоять булавы из руки в руку, медленными шагами начал приближаться к Конану. Киммериец держал меч обеими руками, направив острие чуть вверх и, прищурившись, наблюдал за движениями врага.
Взмах, булава устремляется к голове Конана… Варвар уходит в сторону и, завершая поворот, с оттяжкой рубит… Булава вместе с доброй половиной предплечья валится на пол, в уши ввинчивается протяжный вопль… Киммериец, повернув клинок, всаживает его в живот противника, крик переходит в предсмертный стон… Истекая кровью, человек медленно, боком валится на грязные доски пола.
Тем временем Гуннар с легкостью отбивал все попытки нападавшего убить его. Противник попался не слишком опытный и вскоре попался на старую уловку: стражник сделал вид, что поскользнулся (благо доски уже потемнели от пролитой крови) и неуклюже взмахнул руками, словно восстанавливая равновесие. Бандит с воплем занес меч высоко над головой, рассчитывая нанести последний удар, но опустить клинок не успел — Гуннар стремительно полоснул его по животу. Неприятель выронил меч, сипло вздохнул и с недоумением уставился на рваную полосу поперек куртки — из нее уже текла кровь, сбегая тонкими струйками по штанам — а затем тяжело опрокинулся назад. Гуннар с облегчением вздохнул и вытер испачканное лезвие специальной тряпочкой, уже заметно побуревшей.
В трактире повисла мрачная тишина. Конан настороженно оглядывал поле боя. Столы и табуреты разломаны или опрокинуты, тут и там валяются располосованные трупы, везде кровь… Сходили, попили пива…
— Похоже, в живых остались только мы,– мрачно сказал Гуннар, кладя руку Конану на плечо.
— Уже вечер, на улице ни звука, никто не примчался на вопли… Мы что, в пустыне? И руку убери,— раздраженно сказал Конан, бросив взгляд на темное окно.
— В здешних кварталах с наступлением темноты редко кто покидает свой дом,— с мрачной торжественностью провозгласил Гуннар, направляясь к стойке.
— Воров боятся? — вытирая меч полой куртки одного из убитых, поинтересовался Конан.
— Какие еще воры? — презрительно хмыкнул стражник.— Их сюда после заката не заманишь даже за все сокровища казны,— он скрылся за стойкой и с кряхтеньем извлек объемистый бочонок.
— Хватит говорить загадками! — разозлился варвар и пригрозил: — Сейчас кружкой запущу, если не будешь говорить, как человек!
Гуннар налил себе пива в массивную кружку с жульнически утолщенным дном и торопливыми глотками осушил ее.
— Вот что я скажу тебе, варвар,— начал он, вытерев ладонью пену с рыжих усов.— После того, как король Элдаран окончательно спятил и стал брать себе в советники всякий сброд — ну, как Вегель… Ненавижу этого заносчивого ублюдка!..
— Чем тебе Вегель-то не угодил? — бесцеремонно перебил Конан. Киммериец охватил ладонями бочонок и начал жадно глотать пиво.
— Оставь мне хоть чуть-чуть,— с усмешкой попросил Гуннар и продолжил: — Так вот, с тех самых пор в нашем городе стали очень часто вешать, сажать на кол или отрубать голову за малейшую, пусть даже самую незначительную провинность…
Конан поставил заметно полегчавший бочонок на стойку и, шумно выдохнув, спросил:
— Виселица в вашем городишке по-моему у Закатных ворот?
— Ты дашь мне сказать или нет? — разозлился Гуннар.
— Я просто спросил,— развел руками киммериец.— Не кипятись.
— Если не будешь перебивать, то и лишних вопросов не будет,— огрызнулся Гуннар.— Я как раз собирался рассказать, что два года назад городской страже было разрешено творить правосудие на месте. Выглядело это так. Напал на тебя, к примеру, в темном переулке грабитель, ты его, не долго думая, хватил мечом по башке. Он — брык и с копыт, лежит как мертвый, а тут стража из-за угла выскакивает. Видят — меч у тебя в крови, под ногами человек валяется, мозги из головы вытекают… Тут тебя без разговоров хватают, ставят на колени и раз мечом по шее… И лежишь ты в дерьме, голова отдельно, тело отдельно… И объяснить, конечно, уже ничего не можешь…
— Справедливо,— ухмыльнулся Конан, снова примериваясь к бочонку.
— Особенно если эта справедливость применяется к тебе,— в сторону, но достаточно громко сказал Гуннар.
— Ко мне эту вашу справедливость еще применить надо,— назидательно отпарировал Конан.
Стражник махнул рукой — мол, такому объяснять что-либо безнадежно — и продолжил:
— Но я не об этом. Сейчас указ отменили, но правосудие по-прежнему жестокое, говорю тебе, как страж закона. В то время здесь был воровской квартал, кровь лилась рекой… Теперь люди сюда не суются, боятся мстительных духов…
— Ерунда. Бояться надо существ из плоти и крови, а призраки… Ни разу не видел, чтобы дух причинил кому-либо вред. Мертвые не кусаются,— с этими словами варвар как следует хлебнул из бочонка.
Гуннар открыл было рот, чтобы возразить, но слова замерли у него на языке, потому что…
Теперь никакими демонами даже не пахло. Человеку, знакомому, как с миром потусторонним, так и с привычным, зримым, отлично известно, что существа двуногие, двурукие, обладающие теплой и красной кровью, гораздо опаснее любого демона. Особенно если таковые могут похвастаться ростом не меньше четырех локтей, прекрасным вооружением, кулаками размером с пивную кружку и безразличным взглядом привыкших к своему ремеслу убийц.
Их было шестеро. Каждый — как на подбор: высоченные, в плечах не меньше, а то и побольше Конана, короткие кольчужные рукава скрывают загорелые жилистые руки. У двоих рыжие курчавые бороды, еще у одного — угольно-черная. Остальные гладко бриты — из-под металлических глазниц, наложенные на конусообразные шлемы, выгладывают квадратные челюсти с узкими поджатыми губами.
Шестерка ввалилась в трактир тихо, хищно и почти незаметно. Так опытные в охоте лисы заходят в курятник. Куры продолжают спать, засунув головы под крыло, кочет во сне тихонько крякает, будто жирная утка, и не видит, что возле его горла уже щелкают длинные желтоватые клыки лесной бестии.
Конан оценил. Пусть его разум и был слегка замутнен странными событиями минувших дней, суматохой дня сегодняшнего и несколькими кружками пьянящего нектара, но все-таки варвар оставался знатоком своего дела. Гуннар не в счет, из него боец никакой. Сам Конан сможет продержаться против шестерых подобных хищников только в течение двух-трех ударов. Против одного или пары, может быть, и выстоял бы, но шестеро?.. У каждого человека есть предел возможностей, и у любого героизма — четко очерченная граница.
Пока они не нападали. Просто окружили двоих недотеп, удержавшихся на ногах в минувшей свалке, широким полукругом и замерли. Так небольшая стая волков-самцов берет в полукольцо загнанного лося. Остается лишь дождаться приказа вожака и прыгать, вцепляясь клыками в плоть жертвы.
«Волков? — мимолетно подумал варвар.— А что, если…»
Рангильдор оставался безмятежен. Пальцы Конана, лежавшие на рукояти меча, не замечали мелкого дрожания стали, немедленно возникавшей, если рядом появлялись бешеные оборотни или любая другая нечистая сила. Значит, люди.
— Так и будем стоять? — осведомился киммериец, понимая, что если не разрядить обстановку, буря грянет с такой силой, что его и Гуннара просто сметут. Последний, кстати, предусмотрительно отошел за широкую спину варвара и оценивающе посматривал на возможных противников.
Судя по унылому выражению лица, доблестному стражу Пайрогии происходящее отнюдь не нравилось. Если сравнивать Гуннара и любого из громил… Скала и валун. А скорее, лесная рысь и облезлый кот.
Пауза затянулась. Варвар, попутно рассчитывая пути к отступлению (если выражаться точнее, к немедленному бегству, ибо бегство не всегда позор, но постоянно — необходимость), замечал, что его внимательно рассматривают из-под шлемов. Пятеро — спокойно, шестой — заинтересованно.