Стовин внимательно посмотрел на него, прежде чем заговорить снова.
— Так ты как-то неуверенно произнес «мы», или «они»?
На лице Бисби не отразилось ничего, но Стовин заметил, что он стал говорить немного быстрее, что, видимо, произошло оттого что он возбужден чем-то.
— Вы правы, сэр. Мне трудно говорить об этом.
Стовин улыбнулся.
— Не называй меня сэр. Это напоминает мне о моем возрасте.
Бисби помешал ледяные кубики в стакане.
Стовин с удивлением увидел, что рука пилота дрожит.
— Расскажи. Ты возбудил мое любопытство.
— Да ничего особенного, — ответил Бисби. — Я наполовину эскимос, наполовину белый американец.
— У тебя американское имя, — сказал Стовин. — Впрочем, нет, я имею в виду не это. Эскимосы тоже американцы, я это знаю. Я имею в виду, что у тебя имя англосаксонское.
— Мой отец, Джеймс Бисби, был миссионер. Половина эскимоса во мне от матери. Она из Нуньюгмота и принадлежит к Народу.
Снова тон его изменился, почти незаметно.
— Я имею в виду Народ с заглавной буквы. Не… не прибрежных эскимосов. Она родилась на острове Нунивак, почти сотню миль к западу отсюда. Мой отец там женился на ней. В деревне Коло. Она христианка. И он взял ее с собой, когда переехал в Иховак.
— Народ? — переспросил Стовин.
Горечь в голосе Бисби еще более углубилась.
— Так эскимосы называют себя. Их мало, и так было всегда. Но мы верим, что когда-то, десять тысяч лет назад, мы были единственной расой на Земле. Проклятой расой.
— И? — спросил Стовин.
— Они ошибаются, — коротко ответил Бисби.
Снова колебания, что сказать «мы» или «они».
— Твои родители все еще на острове?
— Они умерли. Мать умерла от туберкулеза, когда мне было четыре года. Ей было двадцать два. А отец пропал семь лет спустя, когда он с тремя другими жителями плыл на лодке в Ном. Никто не знает, что произошло.
— Прости, — сказал Стовин.
Бисби пожал плечами. — Ничего. Я мать почти не помню. Единственное, что я запомнил, это то, что она была очень теплая. И звали ее Кикик.
— А ты… как ты стал летчиком?
— Ты имеешь в виду, что весьма необычная профессия для эскимоса? — казалось, что после того как он рассказал свою историю, он расслабился.
— Полуэскимоса, — поправил Стовин, но так тихо, что Бисби мог и не услышать.
— Пожалуй, я единственный летчик эскимос. Меня после смерти отца взял брат матери Ооли. Он тоже с Нунивака и был там помощником отца в миссии. А потом он стал гарпунером. Он хотел, чтобы я стал гарпунером.
— И? — спросил снова Стовин.
Бисби коротко засмеялся.
— Не «и», доктор Стовин. Не было «и», было «но». Когда я начал учиться ремеслу гарпунера, в Анчораж приехал друг моего отца. Оказывается, мой дед был очень богатым человеком. Он жил в Калифорнии. Однако он не хотел видеть меня, так как считал полуиндейцем. Он не хотел видеть меня около себя, но хотел исполнить моральный долг. Так что меня послали учиться в Нью-Форке, потом в Корнель. Больше я никогда не возвращался на Иховак.
— И тем не менее, — заметил Стовин, — ты живешь совсем недалеко от него. Ты вернулся на Аляску. Зачем?
Руки Бисби стиснули стакан с виски. Почему я рассказал ему все? — подумал он. Но Стовин молчал и Бисби после паузы заговорил.
— Я ушел из Корнеля. Гам я учился по специальности антрополога, но мне все интеллектуальные науки были не по душе. Я пошел в летную академию в Колорадо Спрингз. Там не было легко. У меня хорошая реакция.
— Я знаю.
— Ты можешь подумать, что это материнские гены. Ее отец, Катело, был лучшим гарпунером на Нуниваке. А его отец, Хало, тоже в свое время был лучшим. Для гарпунера очень важно иметь хорошую реакцию. Ведь нужно выбрать наилучший момент, чтобы метнуть копье в кита.
— Я думаю, — сказал Стовин и после некоторого колебания спросил: — Ты покинул остров еще мальчиком и все еще помнишь имена, подробности.
— Это помнит мое сердце, — просто ответил Бисби.
Стовин замолчал, думая, что он скажет что-нибудь еще, но он молчал.
— Значит, теперь ты летаешь над Аляской? — наконец спросил Стовин, — но на остров не возвращаешься.
— Да. Этот самолет мой. Я купил его на остатки наследства. Это единственное, что у меня есть.
Если не считать, думал он, того, что находится в маленькой шкатулке, но этого я обсуждать с ним не собираюсь. Я итак много сказал.
— А ты, доктор Стовин? Ты сказал, что скоро вернешься сюда. Ты собираешься здесь работать?
— Может быть. Но не сразу. Немного погодя.
Стовин посмотрел на Бисби и задумался. Его миссия была секретной. Помощник президента недвусмысленно намекнул на это. Но, с другой стороны, помощник президента — политик. А инстинкт политика заставляет его держать все карты при себе, придерживать информацию, не делиться ею ни с кем. Однако он, Стовин, не может играть такую роль здесь, на Аляске. Он должен говорить с людьми, расспрашивать их, искать свидетелей, очевидцев. Он должен найти и изучить то, о чем никогда не слышали в Вашингтоне. Он несколько дней провел в Арктической Исследовательской лаборатории в Хэрроу на севере Аляски. Ее сотрудники получали массу данных — температура, направление ветра, движение льдов и многое другое. Все данные вводились в компьютеры, анализировались и на их основе строилось двенадцать математических моделей климата. Хотя вполне возможно, что тринадцатая, единственно правильная модель, упускалась ими. В построении климатических моделей всегда делается множество допущений из-за отсутствия точной информации. Или из-за того, что она носит случайный характер, не поддающийся математическому выражению. А компьютер не может дать больше, чем вложат в него. Что Дайана говорила — на мгновение в его памяти возник образ невысокой пухленькой блондинки, — что она говорила о математических моделях, полученных с помощью компьютера? Да, она говорила, что лучшее сокращение для этого процесса — ЧВЧН — Чепуха внутрь, чепуха наружу. Если президент хочет получить данные, основанные на машинном анализе, то ему достаточно приказать это своему помощнику. Через сорок восемь часов все данные будут у него на столе. Нет, его, Стовина, не для этого послали в Арктику.