— Товарищ Дробинский? — удивленно произнес Збруев. — Что вы здесь делаете?
— Я должен поговорить с вами.
Высокопоставленный сотрудник МНБ почувствовал, что журналист взволнован. Да это было заметно и чисто визуально. Глаза у Дробинского нервно бегали, не задерживаясь по долгу на какой-либо точке, а рука, которую он протянул для приветствия, была холодной и влажной.
— Поговорить? — насторожился Збруев. — А почему при столь странных обстоятельствах? Вы словно поджидали меня где-то за углом. Почему бы вам не прийти ко мне завтра в кабинет?
— Нет-нет, — замахал руками Леонтий. — В кабинете никак нельзя. Да и здесь… — Он покосился на подъезд.
— Что здесь? — не понял Збруев.
— Здесь тоже лучше не надо, — после небольшой заминки сообщил политический обозреватель. — У вас же наверное все прослушивается тут….
— Ах, вот оно в чем дело, — сообразил генерал. — И где же вы хотите со мной побеседовать?
— Давайте пройдемся?
У Збруева промелькнула мысль, что зря он все же отпустил помощника, который как в воду глядел, предлагая его проводить. Сейчас все несанкционированные контакты были крайне нежелательны, а особенно с прессой, да еще и прессой политической. В принципе, ничего страшного в возможном разговоре с Дробинским не было — он и сам был фактически сотрудником МНБ. Ну, а как иначе? Но вот способ общения Збруева беспокоил…. И все же он решился на эту небольшую прогулку — что-то подсказывало ему, что игнорировать Леонтия не стоит.
— Хорошо, — произнес он и сам двинулся в сторону арки, которая вела на Проспект. Скрывать беседу было теперь бессмысленно — камеры наружного наблюдения на подъезде, конечно, зафиксировали их встречу.
Дробинский словно прочитал его мысли:
— Не волнуйтесь, о нашей встрече никто не узнает. — С этими словами он подхватил генерала под руку и начал увлекать в темноту двора. — Камера временно отключена, если вы волнуетесь об этом.
— Это как же? — удивился генерал.
— Неважно, — неопределенно махнул рукой журналист. — Доверьтесь мне, Павел Семенович.
— Извините, Леонтий, — Збруев попытался вывернуть свою руку из под руки Дробиснокого, — но вы изъясняетесь как в дешевом детективе, ей богу. Что происходит-то?
— Я сейчас вам все объясню, — заверил обозреватель «Национал-коммунистического вестника». — Давайте только отойдем подальше от вашего дома.
Оказавшись в плохо освещенном сквере за пару кварталов от дома Збруева они, наконец, остановились. Дробинский подозрительно огляделся вокруг, но, не заметив ничего, что могло бы ему помешать начать разговор, предложил генералу присесть на скамейку.
— Ну, теперь-то вы объясните мне? — потребовал Збруев. — Я надеюсь, товарищ Дробинский, что у вас были весомые причины для того, чтобы вот вытащить меня практически из дома в двенадцатом часу ночи и приволочь в этот сквер. Я слушаю вас.
Дробинский провел рукой по хорошо уложенным волосам, зачесанным назад. Он заметно нервничал. В руках у него был портфель, который он прижимал к себе, словно боялся, что кто-то его у него вырвет прямо из рук. Збруев с трудом, можно сказать, узнавал в этом неуверенном и взвинченном человеке того холеного журналиста ведущей газеты страны, которого он видел обычно на всевозможных собраниях и прочих общественных мероприятиях.
Только сейчас генерал понял, что на носу у Леонтия почему-то были одеты очки, хотя раньше он их никогда не носил, насколько Збруеву было известно. Несмотря на теплое время года, Дробинский был облачен в плащ с поднятым воротником.
— Что за маскарад? — вслух удивился Збруев.
— Мне пришлось немного изменить внешность, чтобы
прийти на эту встречу, — отчего-то шепотом заговорил журналист. — Понимаете, здесь вопрос жизни и смерти. Я не преувеличиваю. Придя сюда, я рискую своей жизнью.
— Да что, черт возьми, с вами случилось-то? — Не выдержал Збруев и хлопнул ладонью по своему портфелю, который покоился у него на коленях.
— Ко мне приходили они…. - инфернальным тоном доложил Леонтий.
— Кто?
— Волки!
Глава 2
Карьера Леонтия Дробинского резко пошла вверх сразу же после окончания им журфака МГУ им. Товарища Сталина десять лет назад. Отец его стоял у истоков нового национал-коммунистического телевидения, был активным участником процессов над дореволюционными телевизионными деятелями, автором многих обличающих писем, статей, воззваний. Когда сын решил пойти в журналистику, он только приветствовал его решение, но, дабы избежать толков о кумовстве, настоял на том, чтобы сын поступал на факультет национал-коммунистической газетной журналистики, а не на телевизионное отделение.