И вот теперь, стоя у проезжей части и вспоминая обо всех этих событиях, Днёв все же остановил свой выбор на автобусе и метро. Как это не странно, но личного автомобиля у него не было, хотя возможность приобрести, разумеется, имелась. Но подполковник сознательно отказывался от этого шага, как, впрочем, и многие другие офицеры МНБ, считавшие, что они не должны выделяться из основной массы населения и пользоваться, по возможности, общественным транспортом.
До последнего времени у Днёва, правда, была служебная «Волга», но теперь, как показала жизнь, он ее лишился. Как и личного водителя, роль которого выполнял Лычкарев…
При воспоминании о Лычкареве у подполковника чуть кольнуло под левой лопаткой, но он моментально подавил это ощущение, заставив себя думать о текущих делах.
Днёв пошел в сторону автобусной остановки. По пути он обдумывал мысль о том, чтобы поймать такси, но с этим можно было провозиться очень долго — такси лучше было бы заказывать по телефону и заранее. А частников, разумеется, на дорогах не было как класса, так как любое предпринимательство в СНКР находилось под запретом, кроме случаев, определенных законодательством. Частный извоз под эти исключения не попадал. Это не значило, что люди не «бомбили», как любили выражаться еще дореволюционным языком некоторые. «Бомбили», но под страхом попадания в тюрьму или, что было куда страшнее, в Трудовой Лагерь.
На остановке скопилось приличное количество народа — видимо, автобуса не было уже давно.
— Что же они по расписанию-то не ходят? — возмущалась женщина с двумя авоськами из мешковины, набитыми, судя по всему, консервами. — Ведь есть же расписание!
— И не говорите! — поддержала ее вторая, одетая победнее, да и без туго набитых сумок в руках. Она покосилась на авоськи и робко спросила: — Тушеночки взяли?
— Да, — чуть надменно ответила первая, подозрительно
осматривая спросившую. — А вам что?
— Нет, нет, — боязливо отступила та. — Я просто спросила….
Днёву по-человечески стало жалко женщину без авосек. Никаких сентиментов в данном случае он не испытывал — то была жалость иного плана. Он прекрасно видел, что эта женщина принадлежит, скорее всего, к бывшим временным не гражданами, за которыми пожизненно ущемлялся целый ряд прав. Это было, с точки зрения высшего правосудия, вполне справедливо, так как до Великой революции, вероятно, дама без авосек имела куда больше чем та, что теперь ее подозрительно оглядывала. Но справедливость — она для всех. Так рассуждал Днёв. Тем более, что чуть менее года назад был издан закон о постепенном восстановлении в правах бывших временных не граждан, осознавших свои ошибки и прошедших перевоспитание в Трудовых Лагерях.
Днёв решил вмешаться.
— Простите, — ровным голосом обратился он к даме с тушеночкой, — предъявите, пожалуйста ваши документы.
С этими словами он извлек из кармана черную корочку и продемонстрировал ее присутствующим. Женщина изменилась в лице. Самоуверенность как рукой сняло и теперь она, побледневшая, что-то бормоча, нервно шевеля губами, копалась в своей дамской сумочке. Наконец, в ее руках появился паспорт, который она тут же протянула Днёву.
Подполковник внимательно изучил его страницы. Внешне документ был в полном порядке. Но один вопрос оставался открытым: что женщина делала в рабочее время на улице, да еще с двумя сумками дефицитного товара.
— Откуда это? — Днёв ткнул пальцем на сумки.
— Так это…. - замямлила женщина. — это я по талонам взяла, по талонам….
— Ясно, что не украли, — без тени иронии ответил её Днёв. — Вы прекрасно понимаете, что я имею ввиду.
И женщина начала оправдываться, заливаясь слезами. Она умоляла не арестовывать ее (да Днёв и не собирался сдавать ее в народную милицию), говорила, что ни в чем не виновата. Что отпросилась у своего начальника («которого и надо сажать»), чтобы успеть отоварить талоны, срок действия которых вот-вот должен был истечь.
В этот момент подъехал автобус. Зеваки резко отхлынули от эпицентра событий и приступили к штурму. Днёв продолжал пристально смотреть на женщину. И лишь в самый последний момент он отвел от нее свой взгляд и успел таки влезть в переполненный автобус. Она же осталась стоять на остановке. Одна. Возле нее на асфальте стояли две сумки с тушенкой, а в глазах читался такой ужас, что подполковнику, оказавшемуся прижатому к прозрачной двери, стало не по себе. Он понимал, что в ближайшие пару месяцев эта женщина будет каждый день ждать, что за ней придут. Или за ее мужем. Но никакой жалости к ней у Днёва не было — он ненавидел эту надменность и считал, что подверг гражданку минимальному наказанию.