За год почти ничего не изменилось. Эмма все еще оставалась шерифом – потому что некого было назначить на ее место, – и все еще жила с Питером – потому что некуда было съехать: даже самые захудалые квартиры, которые она могла бы снимать, стоили гораздо больше, чем водилось у нее в кармане. Горожане по-прежнему не собирались принимать Эмму обратно в свои ряды и своими силами старались выдворить ее из города и своей жизни. Эмма сопротивлялась, немного вяло, но постоянно. Время от времени она обнаруживала, что ее «Жук» исписан мерзкими словами, вздыхала и везла его на мойку. Слава богу, у жителей никогда не водилось перманентных маркеров. Или же они не хотели использовать их.
Питер предлагал Эмме квартиру на постоянной основе. Убеждал ее, что не стоит тратить время и искать что-то новое, он-то ведь совершенно не против жить в компании. Зато против была Эмма, и причин тому находилось все больше. Нет, Питер не приставал к ней, не делал никаких намеков, но она видела, как тяжко парню приходится: все знали, что он ей помогает. И все обходили его стороной. Питер только улыбался, когда Эмма заговаривала об этом, и качал головой, мол, пусть их, однажды это кончится. Эмма тоже думала, что однажды это кончится. Но ей не хотелось, чтобы кто-то так долго плелся рядом с ней и терпел.
И вот – квартира. Своя. Личная. Внезапная. Очень внезапная, учитывая, что Эмма никогда бы не подумала, что Регина решит как-то ее отблагодарить. Да и за что? Эмма не сделала ничего хорошего. Во всяком случае, весь город старательно убеждал мэра именно в этом. Но Регина, даже после того, как Эмма прекратила с ней общаться, держалась за свое и не планировала заменять одного шерифа на другого. Эмма знала, что ни Лукас, ни Мэри Маргарет не прекращали захаживать в мэрию с завидным постоянством. Они упорно предлагали своих кандидатов и пытались устраивать скандалы из-за того, что Регина не прислушивалась к ним. До Эммы дошел слух, что они даже писали правительству штата, но то ли им не ответили, то ли ответили так, что им не понравилось… В любом случае, конкретно эта идея умерла, едва родившись. Эмма посмеивалась, не в лицо, конечно, потому что новых проблем ей не хотелось. Терпения в ней становилось все больше, может быть, оттого, что она сумела изменить в своей жизни то, что ей хотелось сделать неизменным. Хотелось, но не удалось.
Прошло очень много времени. Слишком много, и Эмма теперь почти не заходила в дом под номером 108, разве что по служебным надобностям, которые за год случились раз или два от силы. Та размолвка с Генри оказалась долгоиграющей, мальчишка упорно не желал признавать свою вину, а Эмма не собиралась спускать на тормозах его поведение. В результате полгода они даже не общались, а Регина, кажется, была только рада этому, что неудивительно. Поначалу Эмма укоряла себя: она ведь была взрослой, могла проявить мягкость. Но почему же она должна пожинать плоды чужого воспитания? В итоге Генри сам, пять месяцев спустя, подкараулил Эмму возле полицейского участка и, не поднимая глаз, искренне попросил прощения. Эмма, давно готовая его простить, взяла день якобы на раздумья, по истечении чего забрала Генри из школы и устроила ему и себе маленький праздник. Генри трещал без умолку, радуясь, частенько в его монологе проскальзывали имена Робина Гуда и Роланда, Эмма вздрагивала тогда, признавая: еще побаливает. Саднит. Но ничего. Можно пережить. Она уже пережила самое трудное, все остальное – сущая ерунда. У нее ведь тоже все хорошо.
Выйдя из ванной, Эмма обернулась полотенцем и, подойдя к окну, распахнула занавески. Тусклое солнце пробилось сквозь ватные тучи и слабым лучом коснулось лица женщины. Эмма ненадолго прикрыла глаза, тоскуя по лету. Но сначала надо было пережить зиму.
На мобильнике, забытом под подушкой, оказался пропущенный вызов, Эмма нахмурилась, но перезвонила. В ожидании ответа уселась на кровать, с наслаждением подбирая наверх ноги.
– Привет, Лили, – оживленно сказала она парой секунд спустя. – Как дела?
Она ждала этого звонка целых восемь часов. И вот, наконец, дождалась.
В тот вечер, после которого все изменилось, Эмма согласилась поужинать с Лили. Они встретились возле единственного на весь Сторибрук ресторана, и Эмма, желавшая прежде всего отомстить Регине, зашла туда, еще не зная, что вся жизнь ее сегодня перевернется с ног на голову. Нет, она не переспала с Лили, о, нет! И даже не прониклась к ней более-менее теплыми чувствами – по крайней мере, не за один вечер. Но именно тогда что-то лопнуло в сердце, и Эмма вдруг поняла: ей не нужно больше гоняться за Региной. У нее может быть своя жизнь, а Регина ведь только этого и хочет – свободы от настоящей матери своего сына. Всю дорогу Эмма давила и настаивала, привыкнув действовать только так, потому что иначе у нее никогда ничего не получалось, но сейчас… Сейчас она только все усугубляет. Следует переступить через себя. Вытравить Регину из всех мест, в которых она успела оставить свой след. Отдать ей Генри и все, что только она пожелает.
Эмма думала, что сможет что-то, чего для Регины еще никто не делал. И не смогла. Так бывает. Нельзя зацикливаться. Они пытались – у них не получилось. А может быть, Регина не пыталась вовсе. Может быть, ей не было нужно ничего из того, что хотела Эмма. Возможно, они изначально шли в совершенно разных направлениях, и только паршивый случай свел их вместе.
Эмма должна была остановиться еще в тот момент, на лестнице. Взять себя в руки и не поддаться мимолетной злобе. Не кинуть Регине в лицо козырь, которым ни сама Регина, ни Эмма никогда бы не смогли воспользоваться. Потому что это даже не козырь, это… Преступление.
Преступление, за которое в другое время и в другом месте Эмма арестовала бы саму себя. А Регина не стала бы молчать. Но так уж вышло, что…
В тот вечер Эмма не рассказывала Лили ничего про Регину. И ничего про Генри. Она вообще почти не говорила о себе, предпочитая слушать. Лили же говорила и говорила, и Эмма понимала: где-то там, за пределами Сторибрука, другая жизнь. И когда-то она была ее частью. До того, как поселилась здесь, рядом с самыми странными и невозможными людьми во вселенной. Вернуться? Бросить все? Послать к черту? Забыть, как забывала она много раз?
Это было бы слишком просто и слишком… Словно возвращение в прошлое, куда Эмма не хотела совершенно. Скорее, ей нужно было просто вспомнить про себя вместо того, чтобы думать о других. Никто не позаботится о ней лучше, чем она сама, это вечная истина, и она никогда не устареет. В Сторибруке она зачем-то пыталась привыкнуть к мысли, что может появиться человек, которому будет не наплевать на нее. Кто знает, возможно, однажды такой и постучится к ней в дверь. Но не в этом городе.
Укрепившись в данной мысли, Эмма надеялась, что продержится хотя бы пару дней прежде, чем сорваться. На самом деле она продержалась три месяца, за которые ни разу не позвонила Регине и не попыталась с ней увидеться. Благо, что никаких отчетов не нужно было предоставлять, а решение прочих проблем она благополучно спихнула на Дэвида, который теперь частенько наведывался в мэрию, вызывая тем самым тонны негатива и раздражения у Мэри Маргарет. Эмма злорадствовала и одновременно корила себя за такие чувства. Но что поделать? Как все к ней, так и она ко всем. Устала она плыть против течения.
Итак, она не виделась с Региной три долгих и не очень счастливых месяца. А потом столкнулась с ней на улице. С ней и Робином Гудом. Надо ли продолжать дальше?
– Привет, – сказала трубка голосом Лили. – Завтра я буду в Сторибруке.
Эмма не сдержала улыбку.
Этого она тоже ждала достаточно долго. И тоже дождалась.
Джонса забрали сразу, как он выздоровел, а потребовалось ему на это около недели: кроме побоев, других повреждений не было, хоть Джонс и пытался изобразить смертельно больного. Эмму все подмывало спросить, где он лишился руки. Спросить она не спросила, зато пожелала удачи. В ответ Джонс хмыкнул и пообещал вернуться, потому что, мол, теперь удача будет ждать его здесь, в Сторибруке. Эмма понадеялась, что этого не случится, потому что отбиваться от однорукого поклонника ей не хотелось.