– Можете, – оборвала ее Эмма, устав от левых отмазок, которые придумывали все вокруг, лишь бы только не говорить правду. – У меня есть ордер. Официальный документ, благодаря которому никто не обвинит вас ни в чем. Мне не нужны лишние подробности, я хочу знать лишь о том, что имеет непосредственное отношение к двум смертям, случившимся в этом городе. Даже к трем.
Она наклонилась вперед, проникновенно заглядывая монахине в глаза.
– Мистер Нолан и мисс Миллс будут крайне признательны всем тем, кто прольет хоть каплю света на случившееся.
Эмма сказала это очень вкрадчиво и очень тихо, прекрасно зная, что ее все равно услышат. Конечно, использовать Регину в подобном деле было не слишком хорошо, но, в конце концов, она действительно будет рада, если найдется убийца Гласса. Эмма отлично помнила, как Регина рыдала в ее объятиях в ту ночь, когда Сидни нашли. Это значит, что он не был ей так уж безразличен.
Кажется, сестра Азурия превратилась в статую. По крайней мере, она очень долго сидела очень прямо и не двигалась. И вроде бы даже не моргала.
Эмма смотрела на монахиню очень внимательно, боясь пропустить, как изменится ее лицо. А оно обязательно должно было измениться, рано или поздно. Так и случилось.
Сестра Азурия выдохнула, сжатые губы ее разжались, глаза чуть оттаяли. Видимо, она приняла решение. Эмма подалась вперед, готовясь внимать. В кармане у нее уже был включен диктофон: наученная горьким опытом, Эмма теперь всегда носила его с собой. Вот только забывала пользоваться. Но не сегодня.
– Шериф Свон, – медленно начала монахиня. – Вы должны понять… Руби ходила ко мне как к другу. И я…
– И как друг вы просто обязаны помочь ей хотя бы теперь, – перебила Эмма. Она хотела сказать, что по-хорошему, если у Руби были серьезные проблемы, об этом следовало сообщить гораздо раньше. Тем более, если эти проблемы были связаны с творящимися в городе ужасами. В общем-то, Эмма уже была готова осудить монахиню, однако терпела и стискивала зубы, понимая: если она так поступит, то, вероятно, не получит никаких сведений .
Сестра Азурия помрачнела и опустила взгляд, уткнувшись им в стол. А когда снова посмотрела на Эмму, в глазах ее застыла решимость.
– У Руби были проблемы с наркотиками.
Эмма кивнула.
Это всем давно известно, но ведь с чего-то нужно начать.
Монахиня немного помолчала. Потом заговорила снова:
– Она приходила ко мне очень часто в последнее время… перед своей смертью. И всегда говорила об одном и том же.
Эмма пощупала в кармане диктофон и уточнила:
– Об одном и том же – о наркотиках?
Вот ведь! Фактически, Руби сигнализировала о своей беде. И никто не хотел ей помочь.
Монахиня поморщилась и поправила и без того аккуратную прическу.
– Нет, – сказала она негромко и с какой-то вроде бы даже досадой. – Об одном и том же человеке.
Сердце Эммы забилось в ускоренном ритме, она замерла, боясь упустить хоть слово. Неужели?..
– Голд, – имя упало словно камень. Казалось, от его падения даже комната загудела.
Эмма шумно выдохнула.
Вот оно. Признание. Впервые у нее есть что-то. Что-то весомое, а не просто догадки и подозрения.
– То есть, – принялась она уточнять на всякий случай, надеясь, что диктофон работает, – Руби Лукас говорила о мистере Голде?
Монахиня кивнула. Молча, что было не совсем на руку Эмме, но сообщать о диктофоне она не могла: на запись требовалось отдельное разрешение, к тому же, сестра Азурия могла и не дать свое согласие записываться. Поэтому Эмма снова вздохнула и продолжила задавать наводящие вопросы, которые потребовали бы более развернутого ответа:
– И в каком контексте она говорила о мистере Голде?
В комнате вновь воцарилась тишина. Эмма испугалась было, что монахиня передумала и сейчас заявит об окончании разговора, но сестра Азурия сложила руки так, словно собралась молиться, и продолжила:
– Она говорила мне, что он дает ей наркотики.
– Дает? Или продает? – тут же уточнила Эмма.
– Дает. Именно, что дает.
Становилось все интереснее. Мистер Голд никогда не производил впечатление бескорыстного человека, готового поделиться чем-то дорогим и не потребовать за это плату. Если Руби не платила на наркотики деньгами, то всяко расплачивалась чем-то другим. Но чем?
– И Руби не упоминала, как конкретно у них происходил обмен?
Это должен был быть обмен. Обязан.
Внутри Эммы все пело. Она наконец вышла на верную дорогу и с нетерпением ждала, что же еще скажет монахиня. А потом собиралась со всеми этими новостями отправиться к Спенсеру и потребовать у него полного ведения дела.
– Не упоминала. Да я и не спрашивала. Это был не допрос, шериф, а исповедь, – голос сестры Азурии стал немного сердитым. Эмма уловила намек и поспешила умерить свой пыл, сознавая, что нельзя передавить.
– Да, сестра, извините. Руби говорила что-нибудь еще?
Эмма надеялась, что Руби могла упомянуть о Кэтрин или Сидни. Или о чем, что было хоть отдаленно с ними связано. Однако монахиня отрицательно покачала головой.
– Это все, шериф. Вы и так заставили меня нарушить священное обещание, не вынуждайте меня сейчас придумывать то, чего не было в действительности.
– Я не вынуждаю, – возразила Эмма. – Просто, быть может, она сказала что-то, чему вы не придали значения, тогда как на самом деле…
И вот тут она перегнула палку. Столь сильно, что та сломалась. С треском.
– Не приходите ко мне больше, мисс Свон. Я не желаю вас видеть. Мне было крайне неприятно пообщаться с вами, учитывая вашу роль во всем произошедшем.
Мать-настоятельница поднялась во весь свой небольшой рост. Лицо ее было спокойным, но во взгляде Эмма уловила едва прикрытый гнев. Значит, в монастыре тоже считают, что шериф превысил полномочия и не должен был устранять опасность, которая грозила не одному человеку.
Монахиня продолжала стоять и в упор смотреть на Эмму, которой ничего не оставалось, кроме как тоже подняться и сделать вид, что все происходит так, как и было задумано.
– Я благодарна вам, сестра Азурия. Вы мне очень помогли.
Эмма улыбнулась и протянула руку, намереваясь попрощаться, но монахиня не двинулась с места. Губы ее презрительно поджались. Эмма усмехнулась, качая головой. Отвернулась и пошла к двери.
Все же у нее было доказательство. Пусть Спенсер даже не примет его, но оно есть у самой Эммы. И никуда от него не деться.
Возле двери Эмма все-таки остановилась. И сказала то, что заставило сестру Азурию негромко ахнуть:
– Если бы вы думали не о Боге и не о себе, то давно сообщили бы мне о проблемах Руби. И тогда ее можно было бы спасти. Если вы считаете, что не причастны к ее смерти, то вы ошибаетесь.
Эмма не оборачивалась, но и так знала, что монахиня нужным образом отреагировала на услышанное. Не могла не отреагировать. Только что Эмма Свон обвинила монахиню в гибели Руби Лукас. Разумеется, это новость разлетится очень быстро. Никто не возьмется рассуждать, косвенно ли сестра Азурия причастна к этому или нет. Все снова примутся за старое: будут плевать в сторону Эммы и оттаскивать своих детей с ее пути.
Домой Эмма поехала не сразу. Сначала она завернула в прокуратуру, где без труда попала на прием к Альберту Спенсеру: все же в таком маленьком городишке для прокурора не столь много дел.
Спенсер протирал очки, когда Эмма зашла к нему в кабинет.
– Так-так, мисс Свон, – он уставился на нее без улыбки. – Зачем пожаловали?
Эмма знала, что Спенсер, как и многие в городе, ее недолюбливает. Однако же для него работа стояла на первом месте. Если она сумеет доказать ему то, что очевидно для нее самой…
Эмма выложила на стол диктофон и без лишних слов включила запись. Спенсер прослушал ее очень внимательно, а когда она кончилась, уставился на Эмму. Та приподняла брови.
– Вы разве не слышали? Монахиня сказала, что Голд давал Руби наркотики!
Спенсер усмехнулся, откинулся назад на стуле и покачал головой, сцепляя пальцы на животе.