Эмма села свободнее. Почесала нос.
Действительно – с каких пор?
Что-то терлось внутри. Какое-то странное ощущение. Эмма знала, что иногда могла отличать правду от лжи, но так давно не пользовалась этим умением, что попросту подзабыла, как это делается. И вот сейчас ей чудилось, что как раз что-то такое пытается выбраться наружу.
– Это неплохо, – вздохнула она. – Это замечательно. Просто… слишком. Слишком много идеальности.
Ей было сложно объяснить так, чтобы не задеть Робина. Чтобы не обидеть его или Регину, ведь она жила с ним и, наверное, любила. Но не поделиться ощущениями она попросту не могла.
Регина молча смотрела на нее, словно ожидая продолжения. Эмма кивнула и продолжила:
– Я не знаю, как объяснить. Просто иногда люди, которые кажутся, слишком простыми, на деле выходят совсем другими.
Она спуталась в собственных мыслях и замолчала. На ум пришел Нил. Замечательный, чудесный, добрый Нил. Который бросил ее, подставив, сдав полиции. А она ведь тоже считала его открытым и честным человеком, который постоянно говорил ей, чтобы любит ее, и делал такие хорошие вещи! Но не расскажешь ведь об этом Регине. Она только и скажет, что «Мисс Свон, то, что с вами произошло такое, еще не значит, что и у остальных может произойти…» Потом посмотрит своим ледяным презрительным взглядом, фыркнет и уйдет.
Эмма сконфуженно молчала, пока Регина продолжала смотреть на нее и не двигаться, словно приросла к кровати. Потом услышала:
– К чему вы все же клоните, мисс Свон?
Эмма глубоко вдохнула.
– Регина, однажды он может предать тебя, – выпалила она и подавила желание зажмуриться. В самом деле – кто она такая, чтобы говорить о Робине подобное? Она что-то чувствует? Да она может чувствовать что угодно! Не факт, что это правда! Ощущения чаще всего остаются всего лишь ощущениями. А настроение человеку ты уже испортил.
Вопреки ожиданиям, Регина не стала метать громы и молнии. Она просто встала и, глядя на виноватую Эмму сверху вниз, холодно сказала:
– Я рада, что вы сочли нужным предупредить меня. Я полагаю, у вас достаточно веские доводы, чтобы говорить такое.
– Регииииина, – простонала Эмма, закрывая лицо ладонями. Ей было стыдно. Зачем, ну зачем она заговорила об этом сейчас? Что стоило просто приглядеться к Робину? А уж потом выносить какие-то приговоры!
– Спокойной ночи, мисс Свон, – по-прежнему холодно продолжила Регина. И ушла, не оборачиваясь. Снова застонав, Эмма повалилась на кровать и с головой накрылась одеялом.
У нее был шанс обратить разговор во что-то приятное. Может быть, даже во что-то очень приятное, не зря ведь Регина пришла к ней… так.
И что же сделала она? Провалила все, до чего дотянулась! Зачем, зачем она решила говорить о Робине? В самом деле – им больше не о чем говорить? Эмма лежала и грызла одеяло, ругая себя почем зря. Она всегда была недотепой, но чтобы настолько… Как теперь все исправить? Не бежать же за Региной с криком «Я все придумала, вернись!» Она уже наверняка в спальне, а там Робин…
Эмма в который раз застонала и повернулась на другой бок.
Вчерашнюю ночь она провела в отключке, а день – в делах и заботах. Ей просто некогда было думать о том, что спит-то Регина не одна. И вот сейчас, прямо сейчас, возможно, она не спит вовсе. Мысль эта была просто ужасающей в своей отвратительности. Эмма и не хотела, но все равно представляла себе, как Регина и Робин…
Фу, черт! Ну нет! Ла-ла-ла! Надо спеть, чтобы отвлечься.
Эмма тихонько замурлыкала себе под нос мотивчик какой-то популярной песенки, которую сегодня целый день крутили на радио. Вроде бы даже начало получаться. В любом случае, видение Регины в объятиях Робина сменилось сначала Дэвидом и Мэри Маргарет – на которых Эмма тоже смотреть не хотела, но пусть уж лучше они, – а потом почему-то монахиней из сторибрукского монастыря. И не этой Азурией, а второй… как там ее? Сестра Астрид вроде. Она ничего не делала, просто стояла перед глазами Эммы и молчала, сложив руки на животе.
Когда-то давно Эмму хотели отдать в монастырь. Директор приюта была настолько разочарована ее поведением, что на общем собрании заявила о договоренности с женским монастырем. Конечно, она не называла имен, но Эмма почуяла, что дело пахнет керосином. В ту же ночь она удрала, захватив нехитрые пожитки. Жить среди монашек? Подниматься по колоколу, жрать всякую полезную дрянь и молиться часами? Вот уж дудки! Эмма предпочла бы замерзнуть под мостом! И то – тогда у нее было бы больше шансов выжить! Она общалась с парочкой ребят, которые когда-то жили при монастырях. Вот уж ужасов-то они понарассказывали! Только не верил им никто. Зато верила Эмма. Верила и не желала проверять на собственной шкуре.
Пару месяцев она ныкалась по подвалам, подворовывая и греясь дешевым алкоголем, пока не попалась на глаза какому-то добряку из дома напротив детской больницы. Добряк заметил Эмму, когда она, кашляя и чихая, шатаясь, шла по улице, раздумывая, где бы своровать кусок хлеба. Добряк едва ли не силой затащил ее к себе домой, где, как думала обессилевшая Эмма, хотел изнасиловать ее. Она уже думала о том, куда станет его бить, а он неожиданно набрал ей теплой ванны, дал чистых полотенец и сказал, что приготовит обед, пока она моется. Добряку тогда было сорок пять лет. И ни разу за то время, что Эмма приходила к нему, он не попытался ее облапать или как-то иначе намекнуть на то, что пора бы расплатиться. Он просто кормил ее и покупал вещи. Пару раз сказал, что не будет против, если Эмма станет с ним жить, вторую комнату он все равно не использует. Уже много позже Эмма поняла, что просто напоминала ему кого-то: может быть, дочь, а может быть, сестру. В любом случае, она была ему благодарна, как только загнанный зверек может быть благодарен за тепло и ласку. Добряк умер ранней весной через два года после их знакомства. Еще долго Эмма приходила под окна его квартиры, ждала, что он помашет ей оттуда рукой. А потом ее загребла полиция и снова вернула в приют.
Эмма вздрогнула и очнулась от дремы, в которой и увидела все это снова. И добряка, чьего имени так и не узнала. И подвал, в котором пыталась не умереть еще парочка ребят, брошенных родителями. И себя, в какой-то момент снова поверившую, что добро может быть бескорыстным.
За окном по-прежнему было темно, Эмма потянулась за мобильником, чтобы взглянуть на время. Три часа утра. Еще спать и спать. В голову снова забрались мысли о Регине, но они были уже такими сонными, что Эмма решила отложить их на потом. Вот Генри уйдет в школу, тогда можно будет и поговорить. В крайнем случае, всегда можно отвезти Регину в мэрию.
Эмма снова заснула, а проснулась как от толчка. Села, ошалело крутя головой и не понимая, где находится. Потребовалась пара минут, чтобы осознать: это все еще не ее дом. И не ее комната. С утра это воспринималось как-то проще, во всяком случае, Эмме не хотелось встать и сбежать. Зато захотелось найти Регину и извиниться за слова о Робине. Если человек кажется хорошим, то таков он и есть, ведь правда? Один Нил еще не показатель! С чего Эмма решила, что Робин похож на него? А эта интуиция… А ну ее! Подальше. Слишком много крови портит. А чаще всего это просто опасения, что что-то пойдет не так.
Эмма не стала принимать душ, решив, что все равно скоро вернется домой, поэтому просто оделась и аккуратно заправила постель. У себя бы она, конечно, не стала так усердствовать, но в гостях было как-то неприлично вести себя иначе. Потом собрала свои нехитрые вещи в пакет, выданный вчера Робином, осмотрелась, проверяя, не забыла ли чего, сунула в карман мобильник и пошла к лестнице, стараясь особо не шуметь, потому что в доме было весьма тихо. На последней ступеньке она услышала с кухни тихий смех и голос Регины и, улыбаясь, направилась туда. Вот только то, что она там увидела, заставило улыбку намертво приклеиться к губам.
Прямо на столе.
На кухонном, черт побери, столе, за которым они вчера ужинали!
Запрокинувшая голову Регина обхватывала ногами Робина и гортанно смеялась, тихонько ахая, когда Робин двигался по направлению к ней. Эмма тупо смотрела на его широкую спину, по которой перекатывались мускулы, и не могла отвести взгляд. Не хотела глядеть на Регину. Не хотела видеть, как ей хорошо. А Регина продолжала вздыхать и закусывать губу, и пальцы ее впивались в плечи Робина, оставляя на коже белые следы.